Я родился в семье, где
не верили в Бога. Мои родители—биологи, отец—кандидат
наук. С детства я задавал себе вопросы: откуда всё произошло, и куда
идёт? Я был, помню, совсем маленьким—лет пять, когда увидел
похороны. Ночью я лежал и думал, что я когда-нибудь тоже умру и
папа, и мама. Но как это может быть, что я, который сейчас живу,
говорю, пью, ем, сплю, однажды перестану существовать?! Мне было
очень страшно.
Тем же летом я был в
деревне, как-то не слушался бабушку, и она мне сказала: "Тебя
Бог накажет". А я спросил, смеясь и дурачась: "Да где этот
Бог-то живёт?". Бабушка ответила: "На небе". Я поднял
голову и, помахав кулаком, крикнул: "Эй, Бог, если Ты есть,
покажись!". А когда засмеялся, то вдруг мне стало не по себе. Я
как будто почувствовал, что на меня с небес посмотрели и сказали: "Я
вижу, вижу тебя, мальчик. Вижу". С тех пор я постоянно думал об
этом случае и потихоньку стал молиться этому Богу или этой Силе, мне
неизвестной, которая, как я уже почувствовал, существует. Моя
молитва заключалась в том, что я извинялся перед Ним и говорил:
"Если Ты есть, то помоги и сделай то-то и то-то".
В школе я учился
нормально только в начальных классах. Потом скатился на "трояки",
а "пятёрки" получал либо за хорошо подготовленную
политинформацию, либо по истории за доклады по мифологии и религии.
Учился в музыкальной школе, но недолго—не хватило терпения.
Однажды на ёлке во
Дворце пионеров я познакомился с ребятами из театрального кружка и
пришёл к ним заниматься. Сначала мы играли кукольные спектакли, а
потом и большие. Это было в пятом классе.
Юность
Уже в это время я
курил и выпивал втихаря от родителей, полюбил "тяжёлую музыку",
ходил в цепях и носил браслет, сделанный из строгого ошейника. Мы с
друзьями собирались в подъездах и до часу ночи орали песни под
гитару. Нас забирали в милицию, потом отпускали, прочитав мораль и
припугнув, что сообщат в школу.
В то время нужно было
всем вступать в комсомол, но меня не приняли, потому что мы с
пацанами пили пиво в "красном уголке" и истыкали спичками
весь бюст Ленина. Но, несмотря на то, что я не был комсомольцем,
очень активно участвовал во всех комсомольских мероприятиях города.
Из-за низкого голоса и неплохой дикции меня приглашали на разные
праздники читать стихи о Ленине и партии. Я даже несколько раз
проводил комсомольские линейки в центре города перед памятником
вождя на Красной площади. Я говорил: "Смирно! Равнение на
знамя!..". Однажды мне даже доверили выносить знамя
комсомольской организации города.
После восьмого класса
я ушёл из школы и поступил в культпросветучилище на
дирижёрско-хоровое отделение. Месяц в колхозе сделал меня совсем
другим человеком: я чувствовал себя свободным ото всех—иду,
куда хочу, живу, как хочу. Пили каждый день все подряд. Я бросил
училище на первом же году учёбы и устроился работать в театр кукол
монтировщиком. Мне дали прозвище «Молодой» и посылали за
пивом. Через год я перешёл работать мебельщиком в ТЮЗ, стал
хипповать и слушать Гребенщикова. В это время я стал как-то особенно
религиозным, хотя и раньше заходил, крестясь, в церковь, ставил
свечи.
В 1989 году я поступил
в музыкальное училище имени Гнесиных на отделение "актёр театра
музыкальной комедии". В Москве влился в тусовку и постоянно
целыми днями просиживал на Арбате. Мы пели под гитару русские
народные песни и всякую «пургу», типа: "А я работаю
в колхозе, хожу в болотных сапогах". Столичная жизнь так
вскружила мне голову, что я её совсем потерял. В училище мне сулили
работу оперного певца, московскую консерваторию и работу в театре
Станиславского, но, закрутившись в московской тусовке, я бросил
училище на первом курсе и вернулся в Ярославль, в родной ТЮЗ, теперь
уже осветителем. Никто не понимал, как я мог бросить такое
престижное заведение. Ведь даже директор моей бывшей школы, когда
узнал, что я поступил в «Гнесинку», стал со мной за руку
здороваться.
В ТЮЗе мне предложили
участвовать в музыкальной постановке «Помечтай немного обо
мне», петь басовую партию. Также я проводил во Дворце пионеров
вечера отдыха для старшеклассников.
Религиозно-мистический
период
Но покоя в моём сердце
не было. Я размышлял о смысле своей жизни: "Зачем я живу?
Актёром не стал, как-то всё ни то, ни сё, а так хочется найти себя,
как и чем я могу стать полезным людям".
С этими мыслями я
пришёл в один из приходов православной церкви и попросился служить
Богу, познакомился с дьяконом, попал в архиерейский хор и стал
певчим. Я ходил на репетиции и вскоре решил порвать с миром,
уволился отовсюду и нигде, кроме хора не работал. Я учил разные
хоровые произведения с удовольствием и мог целыми днями сидеть в
храме, стал помогать в алтаре, прислуживать, но постепенно мои
крылья стали опускаться.
Мы служили, красиво
пели песни. На первый взгляд всё было благочинно. Но за всем этим
стояла глубокая внутренняя жизнь. Мы пили много и долго. Потом я
понял, что священники могут ещё и курить, и жёнам изменять, и не
только с женским полом...
Позже я узнал, что из
храма, оказывается, можно тащить всё, что плохо лежит, а "святую
воду" наливать прямо из-под крана, не совершив никакого обряда,
можно также рассказывать друг другу, о чём исповедовалась та или
иная тётя, и обсуждать её.
Я увидел, что одни
служители пришли в церковь, продолжая династию: папа, мол,
священник, дедушка и я тоже буду. Другие пришли служить потому, что
на заводе работа грязная, а тут руки чистые, в рясу оделся, маши
кадилом да таинства совершай—король над бабульками, все тебе
руку целуют, говорят: "Батюшка, батюшка". Но есть и такие,
которые от чистого сердца пришли служить, или горе какое было, или
зов почувствовали в своём сердце. Среди таких я встречал искренних,
истинно верующих православных христиан, действительно ищущих Бога.
Но их мало, они всё видят, знают, но молчат—смиряются.
Когда я стал
пономарём—это самый маленький церковный служитель, то должен
был пройти школу "смирения". Как мне объяснили, она
заключалась в том, что я должен был безропотно сносить бесчинства
священника, которым не было предела. Мне как-то повезло: гоняли
несильно, может, из-за того, что я был компанейским парнем, а в
случае чего и сдачи мог дать. Но были и те, кому попадало "по
первое число".
Мне сильно досталось
один раз во время всенощного бдения. Был полный храм народу. Батюшка
был сильно выпивши, тряс кадилом и высыпал угли на ковёр. Я кинулся
за щипцами, выбежал перед всеми на ковер, который уже дымился,
потянул у него кадило и положил в него угли. А священник не видел и
как даст мне кадилом по лбу—шишка на весь лоб. А потом
елеепомазание нужно было совершать, а кисточки нет. Он мне: "Беги
скорее в соседний храм, тащи, придурок, кисточку, а то что я людей
пальцем мазать буду?!".
Однажды один священник
тихо сам с собою в алтаре выпивал, а в соборе было венчание. Как
только молодые зашли, и хор запел "Возложил на главах их
венцы...", тот поп вышел к народу ко всеобщему изумлению в
подпитии через Царские врата и с венцом на голове и громко сказал:
"Посмотрите на меня, я король! Эй, ты",—обратился он
к регенту хора,—"иди сюда, будешь моя королева!".
Как-то в родительскую
субботу прихожане принесли много хлеба поминать усопших. За ним
приехали из монастыря и сгружали его в мешки. Я спросил, куда его
повезут и будут ли поминать? "Как куда,—ответили
мне,—коровам". И весь вечер мы говорили о "поминании
коровами умерших".
Я познакомился с
иподьяконами тогдашнего владыки, и они стали зазывать меня к себе
служить. И даже один раз владыка взял меня с собой в монастырь, и я
прислуживал ему посохоносцем. (Иподьяконы прислуживают правящему
архиерею, и их называют "архиерейская сволочь"). Однажды
прихожу в алтарь, гляжу—владыка в полном одеянии ходит. Думаю:
померещилось что ли, ведь будний день? Присмотрелся, а это один из
иподьяконов нарядился в его "священную одежду", одел
митру. Всем было очень смешно.
Один раз в хоре на
вечерней службе рассказывали анекдоты, и такой на нас смех напал,
что мы «херувимскую» петь не могли, за животы держались.
Поп разъярённый прибежал: "Что, антихристы, совсем с ума
посходили?".
Я так адаптировался,
что научился у других служителей ходить там, где может ходить в
алтаре только священник, брать всё, что нужно, помыть и почистить
прямо с престола (хотя могут прикасаться к престолу только
священники). Лики святых на потолке—"дедушек"—мы
мыли швабрами, и отношение моё к религии постепенно становилось
подобающее. "Святой" жизнью все жили только тогда, когда
выходили во время службы к людям, кто с чашей, кто с кадилом, кто с
хоругвями.
Я стал бывать в
монастырях, общался с братьями и сёстрами. Их условия жизни
шокировали меня ещё тогда, удивлял беспредел, с которым я там
встретился. В армии это называется "неуставные отношения".
Монахи в подпитии сначала говорили мне о тяжком кресте, выпавшем на
их долю, о стенаниях и постах за грехи человечества, об отречении от
мира и себя, мол, потому и пьют. А потом стали говорить, что мужская
любовь самая верная и нежная, и что я привлекательный...
Единственный
нормальный человек, которого я встретил на своей православной
службе, был покойный Борис Старк, который как-то сказал мне, что всё
равно в какую церковь ходит человек, но если исповедует Иисуса
Господом, то пойдёт на небеса, а всё остальное люди придумали.
Тогда я был грешником.
Я никогда не слышал проповеди о спасении, я никогда не знал, где
буду проводить вечность: в аду или в раю. Я регулярно причащался и
исповедовался, а потом снова грешил. Пытался читать Библию, но
ничего не понял: всё написано на церковнославянском, да и то не
полная Библия, а только Евангелие и Псалтырь. Но полная Библия у
меня тогда была. Она стояла на полке, я в ней и не нуждался. Главной
для меня была книга "Закон Божий", где сказано, как
правильно молитвы читать перед сном и утром, как крестное знамение
правильно наложить. Я стал как все: "наезжал" на бабулек,
носил домой еду с поминальника, на жену орал, что она не в платке и
накрашенная.
Национал-патриотический
период
Однажды я увидел
объявление о том, что в клубе "Гигант" состоится встреча с
национал-патриотами, и так как меня интересовала судьба моей страны,
мы с моим другом пошли на эту встречу. На встрече я "понял",
почему Россия плохо живёт, и кто ей управляет. Я узнал, что
православная церковь в нашей стране "продалась коммунистам"
и она ненастоящая, а "подлинная" православная церковь
находится в Америке, куда она уехала после революции. Это Зарубежная
церковь.
Мы начали заниматься
патриотической работой в нашем городе, поставили тумбу чёрного цвета
на площади Подбельского и постоянно там околачивались. Я нигде не
работал, только занимался патриотическими делами: раздавал в
Депутатском переулке газеты и общался у тумбы с людьми. Я на сто
процентов был уверен, что поступаю правильно: Россию "распродают
по кускам", а миром управляет массонская ложа. Я читал Нилуса
"Протоколы сионских мудрецов" и был уверен, что на всех
руководящих постах—евреи, и это неспроста.
Я слышал о каких-то
чужеземных сектах, появившихся в нашей стране. В нашем городе меня
раздражала некая церковь... Мне казалось, что Библия у них
неправильная: во-первых, напечатанная в Америке, а
во-вторых—бесплатная!!! Мы с другом ходили по улице и срывали
плакаты...
В ту пору началась
какая-то смута в наших патриотических рядах, и постепенно я отошёл в
сторону.
Пьянки,
гулянки...
Стал жить, как все.
Артистом я не стал. Священником тоже не стал, а ведь хотел когда-то.
И патриотического лидера из меня не получилось. Стал торговать
сапогами на рынке. Опять начались пьянки, гулянки, ссоры с женой.
Бывало, приходил домой. Жена открывала дверь, и я падал столбиком на
пол. Однажды напился в компании друзей-актёров и говорю: "Жизнь
проходит! Для чего живу—не знаю! Деньги вроде появились,
шмотьё, а счастья нет. Чего я достиг за свои 21 год? Всего и лет-то
немного, а во сколько дыр нос свой засунул, и везде прищемили.
Скучно жить, никакого будущего". А как-то дежурил на кладбище,
друга подменял, гулял целую ночь с пистолетом и думал: "Надо
же, сколько парней молодых лежит, а я ещё живу. Пока, правда".
Холодный пот пробирает по спине из-за этих мыслей.
Тогда друзья-актёры
посоветовали начать жизнь сначала. В нашем театральном институте
открыли новое музыкальное отделение. Я вспомнил свою старую
московскую программу, прошёл все туры и поступил. Жена с ребенком
уехала в деревню, а я вместе с моими сокурсниками ушёл в запой: пил
каждый день в течение двух месяцев. Я опух, глаза были с лопнувшими
сосудами. И вот шёл я как-то пьяный по Большой Октябрьской улице и
орал: "Бог, спаси меня! Я устал так жить. Вытащи меня, за что я
так мучаюсь?!". Я падал на льду, ударялся, плакал, опять
вставал и говорил: "Ну, за что Ты, Бог, меня так ненавидишь,
что наказываешь так?".
Теперь
всё новое
Но Бог меня любил. Не
Он меня наказывал, а живущий во мне грех. В институте один человек
проповедовал мне Евангелие. Я сопротивлялся, выставил все аргументы,
весь свой православный интеллект, все знания свои. А когда у меня
аргументы закончились, он достал Библию и сказал: "А теперь
послушай, что такое настоящая вера в Иисуса Христа, и что такое
настоящая жизнь с Богом". Он читал мне отрывки из Писания,
объяснял мне мои проблемы. Я сидел и внутренне понимал, что это то,
что мне надо, то, что даёт выход. Я почувствовал вдруг, что реально
смогу вырваться из плена обстоятельств, смогу молиться Богу, и для
этого не нужно икон, свечей и заученных молитв. Моя молитва—это
общение с Ним. Я вдруг понял, что на самом деле грешник, и если бы
умер в тот момент, сразу же бы пошёл в ад. Я принял решение. Во мне
что-то ожило. Я ждал того дня, когда приду в церковь на служение.
Пришёл... Простой зал.
Люди стоят. Музыкальная группа играет и поёт на простом русском
языке об Иисусе Христе. Мне это сразу понравилось, и мысль
промелькнула, что буду ходить сюда и обязательно попрошусь в
музыкальную команду, хочу тоже петь для Бога просто, от сердца. Я
видел их лица. Они пели Тому, с Кем были лично знакомы. Вышел
пастор. Впервые за всю жизнь я услышал доступное, живое, нормальное
слово об Иисусе Христе. Пастор рассказывал о том, что Бог сделал,
чтобы искупить людей от рабства греха. Слово Божье касалось моего
сердца. "Так просто.—думал я .—Почему я раньше не
знал, что всё так просто? Где я был раньше?". У меня было
ощущение, что я попал туда, куда всю жизнь стремилось моё сердце. Я
вышел на призыв к покаянию и признал Иисуса своим Господом...
Друзья-патриоты не
поверили в мою искренность и сказали: "Перекрасился".
Друзья в компании заметили: "Смотри, тебе жить. Ты всегда был
оригиналом". В институте сказали: "Спятил. И этого в секту
затащили". Православная братия решила, что я рехнулся с горя.
Родители вздохнули: "Опять новое увлечение. Что ты дальше
выкинешь?".
Через две недели в
церковь пришла и моя жена.
Через некоторое время
я подумал: "Как же теперь жить? Ведь истина—вот она. Её
не нужно теперь искать. Я всё получил". Я испугался, что теперь
начнутся скучные дни с Богом. И что дальше?
А дальше оказалась
жизнь, изменённая верой в Иисуса, "из силы в силу, из славы в
славу",—как сказал апостол Павел. Я понял, что настоящее
христианство наполнено доверия к Богу, полноты жизни, стремления
больше, лучше познать Его Слово. Настоящая христианская жизнь полна
сюрпризов, как приятных, так и тех, которые нужно побеждать верой.
...
Бог спас меня. Он
освободил меня от пьянства, курения, мата. У нас трое детей. Уже
седьмой год, как я в церкви. Бог воплощает мои мечты, помогает в
жизни. Господь дал мне новую жизнь и переделал меня полностью.
Родители счастливы за нас с женой, ведь у нас всё хорошо. Люди,
которые знали меня раньше, не верят своим глазам и думают, что это
розыгрыш. Я познакомился с теми проповедниками, плакаты которых
раньше сдирал. Они смеялись и радовались, что Господь спасает таких
людей, как я. То, что со мной произошло,—это
правда. Честное слово.
(взято в сокращении)
По
материалам газеты "Екклисиаст" http://ypa-uucycy.narod.ru