Безумие Христа ради

рассказ

Вот и стихли последние звуки в угрюмом длинном коридоре, небрежно выкрашенном зелёной краской. Погас тусклый дрожащий свет, пробивавшийся через щели массивной двери. Не слышно стало раздражающего позвякивания связки ключей в руках дежурного санитара. Перестали ворочаться и забылись в тревожном сне соседи по палате. Наступила глубокая ночь.

О, каким наслаждением для измученной за бесконечно долгий день души было дождаться этих счастливых минут! Теперь можно вновь беспрепятственно помолиться и обрести столь необходимое утешение. Павел Степанович – быстро постаревший и поседевший человек, хотя ему не было ещё и сорока пяти лет – бесшумно откинул одеяло и опустился на колени возле своей привинченной к полу железной кровати. Повернувшись лицом к окну, в которое через частую решётку пробивался лунный свет, он с жаром принялся молиться.

Вот уже второй год баптист Павел Степанович Скворцов находился в специализированной психиатрической лечебнице в крупном областном центре. Последняя запись о нём в книге лечащего врача гласила: «Улучшения состояния не наблюдается, религиозных фантазий о “близящемся пришествии Христа” не оставил. Своими беседами дурно влияет на других больных, а также на некоторых медицинских работников». Поэтому беспокойному пациенту приходилось часто назначать уколы сульфозина, хотя и болезненные (температура тела повышалась до сорока градусов, а мышцы ломило), и не поощряемые официальной отечественной психиатрией, но зато эффективно действующие и быстро смиряющие даже самых злостных нарушителей больничного режима.

Судили Павла Степановича в 1972 году за нарушение советского законодательства о религиозных культах. И получил бы он свои положенные три года лагерей, если бы не коснулся неосторожно на суде темы Библейских пророчеств о «последнем времени». Произошло это следующим образом.

‒ Почему у вас дети не пионеры? – сурово глядя из-за толстых стёкол очков, спросила подсудимого известная в городе своей нетерпимостью к сектантам судья Нинель Андреевна Никифорова.

‒ Потому что у них есть своя христианская организация, – спокойно ответил Павел Степанович.

‒ Ах, вот как! – возмутилась Никифорова. – У всех советских детей – одна организация, а у ваших, Скворцов, – другая? А вам известно, что в нашей стране запрещено распространять религиозные взгляды среди учащихся? Кто ещё из известных вам лиц занимается такой незаконной деятельностью?

‒ Слава Господу, есть ещё благочестивые люди…

‒ Преступники, Скворцов, преступники! Если хотите смягчить свою вину в глазах суда, назовите их имена, адреса собраний…

‒ Их знает Бог.

‒ Но мы тоже хотим их знать!

‒ Их имена записаны в одной Книге…

‒ Вот как? – оживилась судья. – Продолжайте!

‒ В Книге Жизни.

‒ Что это за книга? – заволновалась Никифорова. – Покажите её, нам нужны документы…

‒ Боюсь, сегодня вы её не увидите. Книга жизни откроется лишь в тот день, когда Господь Иисус Христос вновь придёт в этот мир и возьмёт верующих в Него на небеса!

‒ И вы, Скворцов, отправитесь на небеса? – язвительно спросила судья.

‒ Даст Бог, и меня Господь возьмёт к Себе в небесные обители, – со всей серьёзностью ответил Павел Степанович.

‒ Вы что, сумасшедший? – гневно воскликнула Никифорова, впервые произнеся это, как оказалось, совсем небезобидное слово.

‒ «Мы безумны Христа ради», – процитировал слова Писания подсудимый.

‒ Если будете продолжать уводить суд от существа дела своими бессмысленными репликами, предупреждаю: мы направим вас на судебно-психиатрическую экспертизу.

‒ Спасибо за предупреждение, но без Божьей на то воли вы не сможете мне сделать ничего…

‒ А вот увидите, что сможем, Скворцов! У Советской власти силы на всех хватит, у нас её, этой силы, побольше, чем у вашего несуществующего Бога!

‒ «Сказал безумец в сердце своём: “нет Бога”».

‒ Это вы кого оскорбляете, советского судью оскорбляете? – Никифорова, вспыхнув, поднялась с места и, срываясь на крик, гневно вопросила. – Вы, вообще, гражданин СССР?!

‒ Я, прежде всего, раб Божий…

Так, разъярив судью, Павел Степанович, в конце концов, был направлен на обещанную ему судебно-психиатрическую экспертизу. Советские врачи-психиатры сочувственно отнеслись к просьбе советского же суда: «тщательно исследовать причины очевидных странностей в поведении подсудимого Скворцова и его мракобесия». Вскоре Павел Степанович, согласно неведомым ему критериям, был признан невменяемым и отправлен на принудительное длительное лечение.

В психиатрической больнице его поначалу несколько раз пытались подвергнуть гипнотическому воздействию.

‒ Смотрите мне прямо в лицо, – внушал ему опытный гипнотизёр с лукавыми чёрными глазами, – вы слышите только мой голос…

Но Павел Петрович, мысленно молившийся в тот момент, хладнокровно отвечал:

‒ Извините, но я всегда слышу голос своего Пастыря Иисуса Христа!

‒ Ничего, мы вам поможем, мы вас вылечим, – уверенно обещал гипнотизёр.

Однако, столкнувшись с твёрдой верой и реальной силой молитвы, он день ото дня становился всё менее уверенным, и вскоре был вынужден констатировать «полную невосприимчивость больного Скворцова к психотерапевтическим методам лечения».

После этого, ссылаясь на какой-то новый прогрессивный опыт, Павла Степановича несколько раз морили голодом по две недели. Телесно он сильно ослабевал, к тому же ему регулярно ставили неизвестные уколы, после которых болела голова, однако вожделенного исцеления всё равно не наступало. «А я и мой дом будем служить Господу», – тихо шептал Скворцов своим истязателям в белых халатах.

Затем кормить стали регулярно, но перестали выключать по ночам свет, грубо будили и не давали спать по двое суток. И при этом постоянно вели беседы, длительные «задушевные» беседы в кабинете главного врача.

‒ Вы понимаете, что тяжело больны?

‒ Я совершенно здоров, доктор, и вы это хорошо знаете.

‒ Почему же тогда вы здесь, в нашей больнице?

‒ Думаю, что из-за вашего неуёмного атеизма.

‒ Ошибаетесь, Павел Степанович. У нас за веру или неверие никого не преследуют. Это у них там, на Западе, несправедливое общество. А у нас – справедливое. Но больные люди должны быть изолированы, чтобы не мешать здоровым, да и чтобы самим поскорее вылечиться…

‒ Что же у меня за болезнь такая?

‒ А вот скажите нам, Павел Степанович, скоро ли “конец света” наступит?

‒ Скоро, доктор.

‒ И гореть тогда всем небаптистам в “геенне огненной”?

‒ Я такого не говорил, я говорил: “неверующим”.

‒ А верующие отправятся на небеса? – Да, так написано в Библии.

‒ А как вы, интересно, это себе на практике представляете? Как полетите туда, если у вас, скажем, нет крыльев?

‒ Бог всё усмотрит. Если будут нужны крылья, Он даст и крылья. Может быть, духовные. Есть ли что невозможное для Бога?

‒ Я тут с вами сам сумасшедшим стану! – не выдерживал очередной врач. – Спрыгните с крыши высотного дома и – разобьётесь, и никакие «духовные» крылья не помогут! Так или не так?

‒ Сегодня это так, но когда придёт Христос – будет иначе.

‒ Павел Степанович, сколько у вас классов образования? – утомлённо спрашивал врач.

‒ Семь.

‒ Вот посудите сами: у вас – только семь классов, у меня – прибавим училище и институт. А есть ещё в нашей стране доктора наук и академики. И все они единогласно утверждают: никакого Бога нет. А, значит, и некому будет спускаться на землю, как вы того ожидаете.

‒ Слышали мы такое мнение, в одной стране живём… Но вот написано в Священном Писании: «Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых». Если вам Христос однажды откроется, вы тогда сами не станете слушать ничего не смыслящих в духовных вопросах академиков!

‒ Павел Степанович, но ведь это самообман! Вы совсем некстати внушили себе подобные мысли: социализм в нашей стране победил. Может быть, вам трудно признать, но признать это необходимо… В светлом будущем для религии места нет. Старикам у нас не запрещается верить, это их дело, но молодёжь, детей – не троньте! И вообще вне церкви никому не проповедуйте. Если вы с нами не согласитесь, то никогда не выйдете из этой больницы. Понятно вам – никогда! Смиритесь с поражением. Не этому ли учит и ваша Библия?

Однако Павел Степанович христианское смирение понимал иначе и при любой возможности продолжал говорить о Боге. Однажды он даже затронул религиозную тему на бутафорском «совете больных», собранном в честь приезда какого-то начальства. Ночью проповедника избили санитары. Затем в течение месяца его переводили из палаты в палату и, наконец, заточили в «камеру для неблагополучных». Находившиеся там больные были не столько буйными, сколько – наименее поддающимися известным науке методам лечения. Таковых в больнице, вместе со Скворцовым, набралось восемь человек.

Поначалу, войдя в их палату, запираемую, по сути, тюремной дверью, Павел Степанович оробел. Его искушала тревожная мысль, что эти больные люди, тотчас повернувшие к нему свои головы, в любой момент могут наброситься, убить, растерзать… Но затем, мысленно помолившись о каждом из обитателей палаты, он решил всегда разговаривать с ними, как со здоровыми. Ведь зачем-то он здесь оказался? Стало быть, такова непреложная воля Божия.

Семь пар глаз продолжали рассматривать новичка.

‒ Меня зовут Павел. Я здесь потому, что верю в Бога, Иисуса Христа. Буду рад, если мы с вами подружимся! – собравшись с духом, громко сказал Скворцов.

У шестерых из этих людей вид был, несомненно, болезненный и глаза – неосмысленные, такие, от взгляда которых становилось больно. Но один молодой человек в палате выглядел совершенно иначе. Его бледное юное лицо было одухотворено непобеждённым разумом. Павел Степанович тут же протянул ему руку, и они познакомились.

Олегу было двадцать лет. Он отказался служить в армии из-за своих политических убеждений. Его тоже судили. На процессе он заявил, что коммунизм – жестокое несправедливое общество, и что он не желает ни участвовать в его строительстве, ни защищать с оружием в руках ещё недостроенное… Неудивительно, что он вскоре оказался в этой больнице.

Много ночей подряд Павел Степанович и Олег провели в оживлённых духовных беседах. Крайний антикоммунизм и ненависть к окружающей несправедливости, длительное время ожесточавшие сердце Олега, постепенно стали ослабевать, уступая место нежному ростку христианской веры. Заметив что-то неладное, врачи внезапно перевели Олега в другую палату, лишив друзей возможности общаться. Но главное – чудо духовного рождения – уже совершилось. Олег напоследок крепко обнял Павла Степановича и, улыбаясь, шепнул ему на ухо заветные слова: «Господь – Пастырь мой!» – и ушёл из палаты «неблагополучных» совершенно новым человеком.

Оставшись наедине с тяжелобольными людьми, часто что-то мычавшими и тревожно метавшимися между кроватями, Скворцов грустил об Олеге, которого успел полюбить, как сына. Но Господь готовил для него в той же палате ещё одну удивительную встречу: Павел Степанович неожиданно почувствовал на себе горящий взор дурачка Колюни (так этого больного называли все врачи и санитары). Какая-то из ночных бесед с Олегом – не всегда тихих! – несомненно, коснулась убогого сердца и этого человека.

‒ Дяденька, а ведь я верю в Бога! – в старой затёртой больничной пижаме, с всклокоченными волосами, босиком подбежал к нему возбуждённый Колюня, чей возраст можно было определить одновременно и в тридцать, и в сорок лет. – Ты не думай, что я совсем больной, я…я…чувствую Бога!

‒ Я очень рад, Коля, это слышать. Не только мы с тобой, но – весь мир болен неизлечимо. Ты думаешь, наши врачи здоровы? Духовно они очень и очень больны…

Колюня залился тихим счастливым смехом, и тогда ослепительные искры рассудка освещали его блаженное лицо.

‒ Ты, дяденька, скоро выйдешь на волю! Ты рад, скажи, рад?

‒ Откуда ты это знаешь, Коля?

‒ Ангелы вступились за тебя, много ангелов… И свет яркий был, а река – бежит, разливается… Широко-широко! Веришь ли?

‒ Спасибо, Коленька, я верую в Бога и воинство небесное, в ангелов Его. Никто не сможет им противостоять… Давай помолимся и о тебе, и обо мне!

Они взялись за руки и стоя молились, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания. В те минуты Колюня был тих и кроток, лишь не умел закрыть сияющих глаз, и сердце его торжественно билось, вторя словам негромко звучавшей молитвы.

Все эти воспоминания разом нахлынули на Павла Степановича, пока он стоял на коленях в ночной тиши. Лунный свет, по-прежнему, мягко наполнял спящую палату. Скворцов ещё раз помолился за всех врачей и больных, с которыми хоть однажды обмолвился словом в этой ужасной больнице, затем со светлым чувством поднялся с колен и лёг на кровать. Через минуту этот Божий человек умиротворённо спал. Он не знал, что документы на его выписку уже готовы. Врачи проявляли недовольство, недоумённо говорили друг другу, что ещё не долечили больного, но приказ пришёл сверху, причём, с такого верху, с которым немыслимо было и спорить. Множество братьев и сестёр по вере непрестанно ходатайствовали за Павла Степановича в различных инстанциях.

На улице стояла тёплая весенняя ночь. Завтра Скворцов, радостно славя Бога, будет ехать по залитой солнечным светом асфальтированной дороге вдоль широко разлившейся в половодье великой русской реки…

Константин Прохоров

www.vibiri.wordpress.com