По молитве матери

Пришла осень, раскинув бархатные краски по взгорьям и долинам дремлющих лесов. Задумчивые деревья роняют листья с золотистым отливом, другие листья кружатся в солнечных лучах, падают на землю и горят, как огонь. В такую пору осени, в лесной тиши, со сладкой болью в нашей памяти рождаются ушедшие в вечность наши дни, от которых остались одни воспоминания.

В один из таких осенних дней я зашёл к брату Петру Николаевичу Черкашину, который всегда мог любого понять и с любым разделить радость и печаль, ему не была чужда нужда другого. Бог одарил его долголетием и на диво хорошей памятью, он любил рассказывать жизненные примеры, как из своей жизни, также и из жизни других. Вот и на этот раз он рассказал невероятную, но правдивую историю.

«Я был близко знаком с братом Иваном Тимофеевичем, который жил в то время в г. Павлограде, – начал свой рассказ Петр Николаевич, – С ним то мы немало провели времени с открытой Библией в руках, питая наши души небесной манной.»

Пётр Николаевич надел очки, как будто они ему в самом деле могли помочь заглянуть вглубь далёкого прошлого, и продолжил свой рассказ. Отец Ивана Тимофеевича погиб за власть Советов ещё в семнадцатом году. Заслуги его отца широко открыли Ивану дверь в учебные заведения и доверие в рядах коммунистической партии. И действительно, он был беззаветный патриот родины, преданный делу партии. Партийный билет для него представлял великую честь и гордость своего Отечества. Он был единственным сыном у своей матери, она любила Бога и так же учила сына любить Бога. Но сын подрос, пошёл в школу и безбожная программа отняла единственного сына у вдовы – матери, посеяв в нём сомнение, которое впоследствии выросло в неверие в Бога.

Иван Тимофеевич закончил военную мореходку, был главным механиком крейсера. И вот, в расцвете его сил, настали тяжёлые годы, загремели пушки, полилась человеческая кровь, слёзы, смерть, миллионы жертв ни в чём не повинных людей, разгорелось огромное пожарище Второй мировой войны.

«Шли тяжёлые бои на подступах к родному городу Севастополю, – с болью рассказывал Иван Тимофеевич, – Крейсер наш маневрировал у берегов Севастополя и вёл непрерывный огонь по вражеским силам, которые стремились захватить стратегические высоты на подступах к Севастополю. В свою очередь немецкая авиация в течение дня неоднократно бомбила наш крейсер, в результате чего было нанесено немало повреждений надстройке, в частности, вышел из строя зенитный расчёт, были людские потери и немало раненых.

Тихо догорал кровавый закат, наступили вечерние сумерки, крейсер дал последний залп по вражеским позициям, как бы прощальный салют опаленному городу, после чего с потухшими бортовыми огнями пошли в открытое море, взяв курс на Батуми.

Двигатели в машинном отделении работали на всю мощь, спешили, чтоб под прикрытием ночи выйти из зоны военных действий. Было много раненых, которым срочно оказывали медицинскую помощь, были и те, которые уже не нуждались в ней.

Зарозовел нежный рассвет, рождалось тихое прекрасное утро. Солнце подымалось всё выше и выше, озолотив яркими лучами морские волны. Горизонт был чист, не видно было ни друга, ни врага, и небо было чисто, казалось, всё сопутствовало ко благу нашему.

Я стоял на вахте, не отрывая глаз от бинокля, пристально просматривал даль морского горизонта. Казалось, всё было благополучно, крейсер стремительно бороздил морские воды, оставляя за собой длинный пенящийся шлейф. Вдруг кто-то крикнул: «рама»! Да, это был разведывательной самолёт, он сделал над нами круг и удалился в западном направлении. Ещё не скрылась с виду «рама», как последовала команда: «всем надеть пояса!»

Командование крейсера постоянно держало радиосвязь с берегом, и на этот раз капитан крейсера настойчиво просил срочного прикрытия с воздуха, тянулись напряжённые минуты, которые балансировали на грани полной безнадёжности, так как берег не мог отразить воздушной атаки.

Ещё несколько тревожных минут, как вдруг донёсся зловещий звук, и мы увидели высоко в небе эскадрилью с чёрными крестами. Пролетев над нами несколько вперед, один из бомбардировщиков затем сделал крутой разворот с одновременным снижением и стремительно пошёл навстречу с подсолнечной стороны, по курсу нашего крейсера. В свою очередь крейсер неуклюже старался сменить стремительный курс, чтоб уклониться от неравного поединка с воздушным противником.

Повреждённые зенитки наши молчали, кроме одного крупнокалиберного пулемёта, орудийную башню номер один заклинило, и она могла вести огонь только по прямой наводке. Находясь на верхней палубе, я видел, как приближался самолёт и почти одновременно открылись бомбовые створки. Скользнув из них, две бомбы, сверкая на солнце, неслись навстречу крейсеру и почти рядом по левому борту скрылись в море. Самолет круто пошёл вверх и пошёл на второй заход.

Я приложился к биноклю, искал в небе наших истребителей, но было всё напрасно. Самолёт описал круг и шёл на поражение обьекта. Два других самолёта, высоко кружась, как хищные ястребы над своей жертвой, наблюдали исход поединка. От перегрузки двигателей корпус крейсера гудел, как натянутая струна, крейсер менял стремительно курс, пытаясь уклониться от рокового исхода, и вдруг вражеский самолёт пошёл в пик и весь бомбовый запас разрядил на палубу крейсера.

Взрывной волной меня бросило в море, я оказался далеко за бортом крейсера, покачиваясь на волнах, совершенно глухой и беспомощный.

Медленно возвращалось сознание и отходила глухота, я стал соображать, что все люди на крейсере погибли, я не видел никого живого, только крейсер шёл по инерции, зарываясь носом в воду.

И только теперь, далеко от берега, среди морских вод я вспомнил свою старушку мать, которая со слезами твердила мне о Боге, о Котором я слушать не хотел и грубо отвечал матери: «как ты мне надоела со своим Богом». А она в ответ тихо плакала и со слезами меня просила: «дорогой мой и единственный мой сынок, не забудь в твой трудный час помолиться Богу».

И вот теперь в мой последний час, мой смертный час, пришла мне на память не моя любимая жена, а моя дорогая старушка мать. Когда все эти воспоминания, словно молния, озарили мою память, я громко крикнул: «о! Господи! если Ты есть, если Ты Бог Тот, о Котором так много мне говорила мать, спаси меня, и остаток жизни моей я посвящу Тебе!»

Ещё раз я взглянул на приподнятую корму крейсера, которая вскорости скрылась под водой. Сомкнулись волны над друзьями и товарищами моими по оружию, с которыми стояли плечом к плечу, остался я один, на потеху морской стихии.

В этот миг я так хотел верить в Бога и верить Ему, и в то же время с каждой набегающей на меня волной меня угнетало сомнение – кто может меня увидеть, кто может меня спасти среди этих бегущих волн? Да, только Бог, Которого я всю жизнь не признавал и знать не хотел, Которого искренно исповедовала моя мать. Я ещё раз повторил свой обет Богу и смиренно предался на волю своей судьбе.

Я лежал на спине и смотрел в небо, и так хотелось мне вернуться в обморочное состояние и никогда из него не выходить, но в этот момент я почувствовал, что что-то меня движет и поддерживает над поверхностью воды. От неожиданности я был в страхе, но по мере того, как я стал смиряться со своим положением, я понял, что это дельфины «решили» мной «потешиться». У меня не было ни сил, ни желания противиться им. Я слышал, как они пищали, а сколько их было, не знаю, так как я несколько раз терял сознание, и сколько это длилось – не знаю.»

Пётр Николаевич замолк, открыл свою неизменную спутницу Библию и с убедительной интонацией прочитал: «...Принеси в жертву Богу хвалу и воздай Всевышнему обеты твои, и призови Меня в день скорби; Я избавлю тебя, и ты прославишь Меня» (Пс. 49:14-15).

«Да! Бог верен в Своём Слове!» – с особой решительностью произнёс Пётр Николаевич и благоговейно закрыл Библию, затем продолжил свой рассказ.

«Впрочем, Иван Тимофеевич мне поведал: дельфины усердно потрудились, на третьи сутки они вытолкали меня на берег, недалеко от Батуми. Я лежал у самой кромки воды без сознания, и нужно ж было обнаружить меня двум пожилым людям, мужу с женою. Убедившись, что я живой, они с трудом (как я позже узнал) свалили меня на тачку и привезли в свой домик, оказав мне большое внимание и заботу.

После более суточного отдыха я проснулся. Единственное окошко, которое смотрело в сад, пропускало свет нового дня, в комнатке царила блаженная тишина. Я силился вспомнить всё, что произошло в последние дни: трагедию, которая ярко отображалась в моей зрительной памяти.

Рядом у моей постели на табуретке лежали мои вещи: планшет, мои документы, маузер, бинокль и прочее. Пробудившаяся в сердце моём совесть напомнила мне: Кому я дал обет? Но тут же назойливо проскальзывает лукавая мысль: «ты же коммунист». Да, это верно, я служил верой и правдой партии и её идеям, да, это было тогда, когда в моём сердце царил холод и мрак безбожия, но теперь, когда в моём сердце взошла утренняя Звезда благодати Божией, я понял, что материнские молитвы со слезами не были напрасны перед лицом всемогущего Бога. Он, и только Он, повелел дельфинам доставить меня на берег, поэтому я должен благоговейно и свято носить имя христианина всю мою оставшуюся жизнь, которую дарует мне Бог по Своей великой милости.»

Пётр Николаевич замолк, не торопясь стал вытирать слёзы, катившиеся по его лицу. Его крупные покатистые плечи вздрагивали, я понимал, насколько эта необыкновенная история затрагивала его христианскую душу. Я сочувственно ожидал, когда в его сердце водворится блаженное успокоение.

Пётр Николаевич оправился от своего внутреннего волнения, провёл своей увечной рукой по своему лбу, как будто снял занавес со своей памяти, и продолжил свой рассказ.

«Брат Иван Тимофеевич мне поведал. Когда я малость отдохнул, отоспался, просветлело в голове, я попробовал подняться с кровати, стал на ноги; мне показалось что подо мной качается палуба, меня немного качнуло, но тут же всё прошло. На противоположной стене в простой деревянной рамочке висел текст, до боли мне знакомый с раннего детства. Текст гласил: "Истинно, истинно говорю вам: Слушающий слово Моё и верующий в Пославшего Меня имеет Жизнь Вечную и на суд не приходит, но перешёл от смерти в жизнь" (Иоанна: 5:24).

Последние слова текста я прочёл несколько раз, эти слова непосредственно относились ко мне: «...перешёл от смерти в жизнь». Да, эти слова относились ко мне, я, словно сражённый молнией, пал ниц тут же, у кровати, что было первый раз сознательно в моей жизни, я не удерживал слёз раскаяния перед Тем, Кому я остался вечным должником всем своим существом. С этого момента физическая война осталась у меня позади, зато была впереди духовная война, духовная борьба до самой могилы.

Оказывается, меня подобрали верующие люди из течения молоканского братства, это был промысел Божий.

На третий день я попросил своего добродушного хозяина, а заодно уже и моего брата, сообщить о моём месте нахождения и рассказать всё как есть соответствующим властям. Прежде всего меня положили в военный госпиталь, где я и сдал свой партийный билет. Со мной обошлись сдержанно, даже мягко, за счёт мною пережитого, посчитали, у меня, мол, не всё в порядке с головой. Продержали больше недели в госпитале, одновременно мною заинтересовались органы власти высшей инстанции: политотдел и военная прокуратура.

Жена моя была в эвакуации, в азиатской части Союза, она была депутатом Верховного Совета. Поэтому со мной «нянчились», возможно с «оглядкой».

Впрочем, как бы то ни было, но на этом моя военная карьера закончилась. Моё Отечество, обагрённое кровью человеческих жизней, приближало день Победы, и он, т.е. День Победы, настал!

9 мая 1945г. Слёзы радости и ликующие возгласы прокатились торжественной волной из края в край огромной страны, только остался неизгладимый кровавый след людских жертв на страницах мировой истории.» Пётр Николаевич горестно вздохнул и пророческим тоном сказал: «Пока мир не внемлет Словам Господа Иисуса Христа, не будет мира на земле. Христос призывает:

Приидите ко Мне, все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас; возьмите иго Моё на себя и научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем, и найдёте покой душам вашим; ибо иго Моё благо, и бремя Моё легко. (Мф. 11, 28-30).

Мир будет пить чашу страданий сполна, потому что "люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы"(Иоан. 3:19).»

«Хочу ещё сказать, – добавил Пётр Николаевич, – Иван Тимофеевич встретился со своей женой, вскоре после войны, и его жена полностью разделила его убеждение, т.е. приняла Иисуса Христа в сердце своё искренно и навсегда. Она, будучи избранной народным депутатом Верховного Совета СССР, сумела снять с себя облачение высокой власти и своё властное «я» и повергнуть у подножия Голгофского креста.

Материнская молитва не была напрасной, она достигла престола Благодати и была спасительным залогом души её сына. О! Как сильна молитва матерей святых!

«О, бездна богатства и премудрости, и ведения Божия! Как непостижимы судьбы Его и неисследимы пути Его!» (Рим. 11:33).

В.О. Вивсик

www.homeofsky.ucoz.ru