Свидетельство монахини

A Nun's Testimony by Sister Charlotte Keckler

(Спустя 2 года после дачи этого свидетельства сестра Шарлотта исчезла)

Желание служить Богу

Я росла и воспитывалась в набожной католической семье, и, хотя в нашем доме находились многие религиозные предметы, у нас никогда не было Библии. Следовательно, я никогда не слышала о прекрасном Божьем плане спасения через веру в Господа Иисуса. Не было
никого никогда, кто бы объяснил мне, что мне нужно было просто пригласить Его в свое сердце и попросить Его спасти меня от всех моих грехов, чтобы родиться свыше (Откровение 3:20). Вместо этого я знала только то, чему меня учили катехизисы и в учреждениях, которые мы верно и преданно посещали.

У меня была глубокая любовь и преданность Богу, Которого я в действительности не знала лично, и я мечтала полностью отдать свою жизнь Ему. Согласно учению, которое я получила, это можно было сделать, уйдя в монастырь и став монахиней. На меня давил этой идеей приходской священник, а также монахини, которые преподавали в приходской школе.

Как хорошо я помню тот день, когда две монахини из школы сопровождали меня домой. К ним присоединился приходской священник, чтобы переговорить с отцом и матерью. В нашей семье дети не перебивали взрослых, но спрашивали разрешения, чтобы сказать. Когда было дано разрешение, я только сказала отцу: «Папа, я хочу пойти в монастырь». И родители от этих слов заплакали от радости, потому что они были полностью уверены, что отдать ребенка в монастырь — это самое большое служение Богу.

Они были рады, что одна из их дочерей решила провести свою жизнь в монастыре, чтобы молиться за потерянное человечество. Все это было настолько волнующим и религиозным, и никто из нас понятия не имел, о чем идет речь, и что подразумевается под всем этом. К сожалению, моими родителями и мной ловко манипулировали тщательно обученные вербовщики, представители римско-католической системы, которым мы доверяли. Ни на минуту мы не заподозрили обман, ложь и ужас, который стоит за дверями монастыря. Мы верили тому, чему нас учили. Как овцы, мы пошли на убой, в полном неведении относительно судьбы, запланированной для нас.

В монастырь

Прошло двенадцать месяцев, и наступил 1910 год, когда я должна была уехать из дома. Моя мать и я занялись приготовлениями. Священник сказал, что у них не было места рядом с моим домом, поэтому мои родители должны были везти меня тысячи километров через всю страну, чтобы доставить меня в школу-интернат монастыря. Мне тогда было тринадцать лет и три месяца, незрелый ребенок, взятый от родителей в критический момент взросления.

До этого я никогда не разлучалась со своими родителями, даже на один день. Они были со мной три дня, и когда они уехали, я была сражена болью одиночества и тоской по родине. До этого я не осознавала так ясно, что я буду разлучена с моими родителями навсегда и никогда не увижу их снова. Я была печальна и несчастна.

Католические священники отбирают детей в исповедальне и начинают сажать семена, чтобы направить их в монастыри и духовенство. Даже когда мне было семь лет, когда я вошла в церковь, чтобы помолиться, я сразу подошла к статуе Девы Марии, полагая, что она поможет мне совершить правильное покаяние. Мое детское сердце было очень честным, и священник всегда сильно подчеркивал абсолютную необходимость хорошей исповеди. Мы не должны были ничего утаивать, если хотели получить отпущение грехов.

Я вступила в то, что классифицировалось, как сестра открытого ордена, до тех пор, пока я не приняла белое покрывало в возрасте шестнадцати с половиной лет. Все было красиво, и в моих мыслях не было страха или сомнений. Вещи, которым меня учили, были в соответствии с тем, что мне было сказано ранее перед вступлением в монастырь. Не было никаких оснований подозревать, что там находились обширные территории, которые были скрыты, и информация о которых была преднамеренно искажена.

Вскоре после прибытия в монастырь я возобновила обучение. Я только что окончила восьмой класс, и они обещали мне среднее образование плюс колледж. В действительности же я получила немного выше уровня средней школы, за исключением некоторого обучения на медсестру. Образование я получила под принуждением и со страшными трудностями. После этого меня втолкнули в решающее обучение, требующееся от всех послушников в монастыре.

Белое покрывало

За шесть месяцев до того, как мне исполнилось четырнадцать лет, игуменья начала уговаривать меня взять белое покрывало. Она преподнесла все так, что это выглядело очень очаровательно, романтично и увлекательно. Я бы приняла белое покрывало и оделась в красивое белое свадебное платье. За этим бы последовала настоящая церемония бракосочетания, и я получила бы кольцо и стала супругой или невестой Христа. Не состояло труда повлиять на впечатлительного подростка, чтобы быстро добиться согласия.

Затем игуменья написала отцу, чтобы сказать ему, сколько денег он должен отправить, чтобы заплатить за мой свадебный наряд. Поскольку он был богат, ему предъявили значительную сумму. Позже я узнала, что так было принято — потребовать сумму, в 3-5 раз превышающую реальную стоимость платья. Монахини купили материал и сшили платье, так что реальная стоимость была небольшой, и остальная часть денег могла быть присвоена. Не упускалась никакая возможность, чтобы вытягивать средства из верующих.

Я всегда была набожна и часто проходила четырнадцать станций креста, но после решения принять белое покрывало моя горячность увеличилась. Беспокоясь о том, чтобы быть достаточно святой, чтобы быть достойной стать невестой Христа, я начала ползать станции креста каждую пятницу. Конечно, это приблизило бы меня к Богу и подготовило бы меня, чтобы сделать шаг, который я запланировала.

Мое сердце разрывалось идеалистической преданностью и любовью к ложным целям, которым меня учили, чтобы угодить и чтить Бога в моей жизни. Ежегодно сотни невинных девушек спускаются по этому следу в утробу женских монастырей, с лучащимися глазами и желанием отдать свои сердца, умы и души в бескорыстном служении, молясь за потерянное человечество.

Став невестой Христовой

После свадебной церемонии монахини рассматриваются, как замужние женщины. Нас учили, что наша семья будет спасена, если мы будем продолжать жить в монастыре, служа римской католической системе. Духовник часто манипулирует беспокойством ребенка, заботящегося о членах семьи, особенно о тех, кто заблудшие, чтобы убедить его/ее войти в религиозное призвание. Будучи ребенком, я смотрела на моего отца-духовника, как на Бога, и другие людям, с которыми я общалась, смотрели точно так же. Это дает его инсинуациям и предложениям огромную власть и влияние. Я думала о нем, как о святом и непогрешимом, совершенно неспособным ко лжи.

После того, как я приняла белое покрывало, все продолжалось розово, религиозно и красиво. Все были добры ко мне, и я жила в монастыре открытого ордена и не видела ничего, что привело бы меня к мысли, что дальше все пойдет по-другому. Священник не домогается ни одной девушки, пока ей не исполнится двадцать один год, но я ничего не знала об этом, так как все тщательно скрывалось и покрывалось. Не было ни намека на то, что скрывается за черным покрывалом и за теми двойными запертыми дверями закрытого, уединенного женского монастыря.

Вплоть до того момента, как я приняла черное покрывало, мне разрешали получать одно письмо в месяц от моей семьи, и было разрешено писать к ним из монастыря. Когда я писала, я знала, что многое из этого будет подвергнуто цензуре и зачеркнуто игуменьей, которая читает все входящие и исходящие письма. Письма из дома всегда были настолько затушеваны, что практически ничего не оставалось для чтения. Обычно я плакала из-за всех этих затушеванных строчек в письме, задаваясь вопросом и беспокоясь о том, что моя мать пыталась сказать мне, но я никак не могла этого узнать.

Никто из заключенных в тюрьму за этими стенами никогда не выйдет, чтобы рассказать ужасную историю. Священники будут всячески противостоять идеям, что есть что-то неладное. Они расскажут вам, что в этой стране и в других местах сестры могут выйти из монастырей в любое время, когда захотят. Это ложь! Я была заперта в течение двадцати двух лет и испробовала все, чтобы убежать. Я даже уносила в подземелье столовые ложки и отчаянно копала ими земляной пол, пытаясь найти выход. Почему столовая ложка? Все остальные инструменты были заперты или тщательно контролировались. Они использовались, чтобы копать туннели и подземные камеры. Монастыри построены, как тюрьмы, чтобы помешать побегу монахинь.

Чёрное покрывало

Когда мне должно было исполниться восемнадцать лет, игуменья снова стала работать надо мной. Помните, что этих безжалостных женщин тщательно отбирали и подготавливали для их работы. Я строила планы после приема белого покрывала выйти из монастыря, чтобы стать сестрой милосердия в системе римской католической церкви. Однако она заметила мою выносливость и преданность, поэтому позвала меня в свой кабинет для беседы.

«Шарлотта», - сказала она, - «я наблюдала за тобой. У тебя сильное тело и преданность, чтобы стать хорошей монахиней, монастырской монахиней. Мне кажется, что ты из тех, кто был бы готов отказаться от дома и от всего, что ты любишь в мире, чтобы укрыться за монастырскими дверями. Думаю, что ты была бы готова пожертвовать и жить в страшной нищете, с тем, чтобы иметь возможность молиться за потерянное человечество. Что ты была бы готова страдать для достижения этой цели».

Нас постоянно учили, что жизнь близких, а также тех, кто уже в чистилище, может быть быстрее спасена благодаря страданиям монахинь здесь на земле. Игуменья заметила, что я была готова страдать без ропота и жалоб, поэтому она затронула идею принятия мной черного покрывала. Конечно, я понятия не имела, чем занимались заточенные монахини и как они жили, поэтому она стала рассказывать мне о монастыре.

Игуменья сказала мне, что в монастыре я буду проливать свою кровь, как это делал Иисус на Голгофе. Я должна быть готовой терпеть тяжелые епитимьи и жить в страшной нищете всю оставшуюся жизнь. Я уже жила в бедности, но если это сделает меня более святой, приблизит к Богу и сделает меня лучше, как монахиню, я подумала, что это того стоит, чтобы принять эту страшную бедность, какой бы она ни была.

За два месяца до моего двадцать первого дня рождения меня вызвали в кабинет игуменьи и предложили подписать документы, по которым все наследство, какое могло мне принадлежать, я отдаю системе римской католической церкви. Священники упорно трудятся, чтобы соблазнить девушек из богатых семей в монастыри, для системы обогащения их наследством. Я сказала ей, что мне нужно еще немного времени, чтобы обдумать это.

В течение двух лет я серьезно обдумывала это. Если я дам вечный обет, это будет означать уйти за закрытые двери в заточенный монастырь, а там вся моя жизнь будет принадлежать Богу. Это было бы одним из средством изучения, преданности, размышления и молитвы, и я смогла бы завоевать намного больше душ для Бога, поэтому я хотела бы иметь больше времени для молитвы. Я поверила и приняла все, что она сказала, и однажды сообщила ей, что я решила пойти в монастырь.

Лёжа в гробу

Для начала, я должна была лежать в течение девяти часов в гробу, умирая для мира. Больше никогда я не увижу свой народ и не вернусь домой, потому что я буду связана монастырской обителью. Это была огромная цена для двадцати однолетней девушки, которую надо было заплатить, отдать все, что она любила и чем дорожила в мире, но это должно было быть сделано для того, чтобы завоевывать души для Бога. Я была одета в темно-красный бархатный похоронный саван для этой церемонии, которая была исполнена епископом. И платье, и гроб были изготовлены монахинями в монастыре.

Я знала, что когда я выйду из того гроба, я больше никогда не увижу и не услышу о моей семье, никогда не покину монастырь и, когда умру, буду похоронена там. Я подошла к гробу, залезла в него и вытянулась. Две маленьких монахини пришли и покрыли весь гроб тяжелыми черными драпировками, которые сильно пахли ладаном. Я думала, что обязательно задохнусь. На одной стороне комнаты были обычные статуи, а на другой стороне сидели игуменья, монахини и священники. В течение девяти долгих часов, что я пролежала в гробу, они дежурили и постоянно пели.

Единственной целью пребывания в гробу было научиться ненавидеть своих мать, отца и все другие земные связи — все ради любви к Богу. Я должна забыть о них, возненавидеть их, вытеснить их полностью из моего сердца, ума и жизни. Все это позволит мне быть лучшей женой перед Богом.

Лежа там, я вспоминала о своем детстве в домашних условиях. Я вспомнила платья, которые сшила для меня мама, но я никогда больше не буду носить их. Я думала о вкусной еде, теплой кровати и всей богатой и полной семейной жизни, которая у меня была. Конечно, я горько плакала и рыдала, потому что мое сердце болело о тех близких, которых я никогда не увижу. Это было мучительное переживание, и я думаю, что в тот момент я любила их больше, чем когда-либо прежде.

Я плакала. Было так трудно отказаться от всего. В агонии и мучениях я дрожала и стонала, пока просто больше не осталось слез. Через несколько часов я несколько восстановила свое самообладание. Я решила: «Шарлотта, ты собираешься стать лучший кармелитской монахиней, которая когда-либо была, поэтому как внутри, так и за пределами монастыря ты всегда все делала самым лучшим образом».

Обеты, подписанные кровью

Когда испытание закончилось, зазвучал колокол, и две маленькие монахини сразу убрали с гроба черные драпировки. Когда я вышла из него, меня препроводили в комнату, где я должна была дать вечные обеты бедности, целомудрия и послушания. Сама настоятельница открыла место в моей мочке уха и взяла кровь, обеты должны были быть подписаны моей собственной кровью.

Я поклялась быть готовой жить в полной нищете, важной для баланса в моей жизни (хотя в то время я не знала, что это означало). Следующий обет — целомудрия — обязал меня никогда не вступать в законный брак, потому что теперь я жена Бога (на основании свадебной церемонии, проведенной ранее). Затем обет повиновения, он был самым трудным. Я обещала абсолютное, беспрекословное повиновение папе, всем прелатам римско-католической иерархии, игуменье монастыря и правилам монастыря. Я была абсолютно не осведомлена о том, как быстро мне придется начать исполнять эти обеты, и не имела никакого реалистического понимания вещей, которые сама обещала.

Все идентификации личности утрачены

После того, как я подписала все обеты, игуменья выстригла ножницами все мои длинные волосы. Должно быть, их продали по высокой цене, так как на человеческие волосы установлены хорошие рыночные цены, а они делают прибыль на всем (это объясняет невероятное богатство церкви). После срезания волос она взяла ножницы и обрила меня наголо. На протяжении остальной части моей жизни раз в два месяца садовые ножницы проходились по моей голове, обривая меня наголо. Тяжелые головные уборы монахинь были бы очень громоздкими, если бы одевались на волосы. Кроме того, не было ни времени, ни средств для мытья волос в монастырях.

Следующий шаг в дегуманизации и дезориентации должен был убрать мою фамилию и заменить ее именем святой покровительницы. Когда игуменья это сделала, она подчеркнула, что, хотя я не была достаточно святой, чтобы стоять в присутствии Бога, я всегда могла молиться моей покровительнице, и та будет ходатайствовать, чтобы передать мои молитвы Богу. Я приняла все это за истину, потому что не знала ничего лучшего. После этого, если бы кто-нибудь спросил обо мне в монастыре по моему имени от рождения, они бы сообщили, что ни одного такого человека не было внутри монастыря.

Затем игуменья прочитала следующее утверждение: «Как Иисус страдал здесь, на земле, так и мы должны страдать, как монахини. Мы должны проживать нашу жизнь, как мученики в монастыре. В Гефсиманском саду Иисус пролил 62700 слез за вас и за меня; Он пролил 98600 капель крови за вас и за меня; он получил 667 ударов по телу; по щеке 110 ударов; по шее 107 ударов; по спине 180 ударов; по груди 77 ударов; по голове 108 ударов; по бокам 32 удара. Ему плевали в лицо 32 раза; вырывали волосы из бороды много раз и бросали Его на землю 38 раз. Терновым венцом Он получил 100 ран; умолял ради нашего спасения 900 раз и нес крест на Голгофу 320 шагов». Я верила во всю эту религиозную ложь, которая, как я узнала годами позже, была изобретением коррумпированного Папы Римского.

Последнее утверждение, которое она зачитала, говорило: «Вы получите полную индульгенцию за ваши грехи и полностью избавитесь от боли в чистилище. Награда их, как мучеников, которые проливают кровь за веру». Она сказала, что если мы будем жить в монастыре, не нарушая правил, однажды, когда мы умрем, мы не попадем в чистилище, но сразу перейдем, чтобы быть с Иисусом. То, чего она не сказала нам, - это что по-человечески невозможно жить в монастыре, не нарушая правил.

После того, как обеты были подписаны, все мои идентификации личности были уничтожены. За шестьдесят дней до этого игуменья положила передо мной лист бумаги. Она сказала, чтобы я не читала, просто подписала внизу. Тогда я не понимала, что подписывала передачу всех наследств, которые когда-нибудь могли бы прийти ко мне. Все они были назначены для монастыря. Когда мой брат был посвящен в сан римско-католического священника, он также подписал такую бумагу. На земле нет ни одного юриста, который может оспорить это; я проверила это.

Когда я дала вечный обет и подписала, отказываясь от своей жизни и имущества, я продала мою душу за мифическую грязную похлебку. Систематически разрушают не только тела монахинь, но сотни сходят с ума и умирают преждевременными смертями под жестоким и бессердечным игом монастырского рабства. Что еще хуже, бедняги жертвуют всем и затем уходят из жизни без Христа и потерянными на всю вечность. Как же сильно нам нужно молиться за тех, кто закрыт от мира и евангелия в этих страшных тюрьмах, называющихся монастырями.

Священник — Святой Дух

Следующее, что сделала игуменья, - заключила мою руку в свою, и мы пошли по середине другой комнаты. С другого конца комнаты навстречу нам вышел римско-католический священник, одетый в святое одеяние. Когда мы встретились, игуменья отпустила мою руку, и священник обошел и попытался взять меня за руку.

Я в ужасе отпрянула от этой близости, ибо никогда, за все годы в монастыре, священник не подходил ко мне таким образом. Всегда они были добры, внимательны и вежливы. Было что-то фамильярное в его прикосновении и развратное во взгляде, что оскорбило меня, хотя я не поняла, что именно. Я вырвалась, краснея от смущения, и возмутилась: «Как Вам не стыдно?» Я чувствовала насилие, и что мне угрожает опасность. Он покраснел и очень разозлился на мой отказ от его попытки ввести меня в «брачный чертог».

Очевидно, игуменья подслушивала, поскольку она быстро вернулась, назвала меня церковным именем и сообщила мне, что после того, как я побуду в монастыре некоторое время, я уже не буду относится к происходящему таким образом. Она сказала, что все монахини в начале чувствовали то же самое, и строго напомнила мне о свадебной церемонии, которую я прошла, и о моих обетах. Она сказала, что тело священника освящено, и то, что они делали, не было грехом. Я была в ужасе и истерически зарыдала, в голове вертелись мысли, и я отказалась принять то, что она сказала.

Она очень рассердилась и сухо сказала: «Как Святой Дух поместил семя в утробу Девы Марии, и родился Иисус Христос, так и священник представляет собой Святого Духа, поэтому для монахинь не грех вынашивать его детей».

Я едва могла поверить своим ушам. Я была обманута, и было слишком поздно, чтобы повернуть назад! Это ужасное заявление привело меня в бешенство. Когда она, наконец, дала мне разрешение говорить, я взорвалась: «Матушка, почему Вы не сказали мне этого до того, как я дала вечный обет?» Она плотно поджала губы, но ничего не сказала.

Излишне говорить, что я была в состоянии немого шока и ужаса от того, что она сказала. Это было похоже на невероятный кошмар. Все мосты были сожжены, и не было пути назад. Я не могла выйти из монастыря. Я истерически рыдала и сказала священнику, что хочу уехать домой. Я просила его позвонить моему отцу, чтобы он приехал и забрал меня. Я не хотела идти дальше с этим. Все мои иллюзии были разрушены, и я не могла вынести картину того, что внезапно надвинулось на меня.

Я рассказала, как за три месяца до того, как я уехала из дома, чтобы приехать в монастырь (в возрасте 13 лет), моя мать сказала мне, что она своими руками выкопает могилу и похоронит меня, если услышит, что я потеряла добродетель. Поскольку я ничего не знала о сексе, она потом объяснила это мне. Когда я рассказала об этом игуменье и священнику, они стояли и смеялись надо мной, как дураки. Они сочли мою наивность и невинное легковерие веселыми.

Когда происходит такого рода предательство, я могу сказать вам, что вы остаетесь совершенно одни. Связь с близкими и друзьями уже была отрезана. Вокруг вас нет никого, кто бы понял или помог, и вскоре наступает ошеломляющее понимание полной безнадежности вашей ситуации. Это похоже на то, когда просыпаешься и видишь, что невыносимой кошмар — не сон, а ужасная реальность.

Теперь я принадлежала Риму и Папе Римскому, и игуменья передала меня похотливому священнику, который издевательски пригласил меня присоединиться к нему в «брачном чертоге». Я вошла в монастырь не для того, чтобы испортиться, но чтобы стать святой женщиной, отдав свое сердце и жизнь Богу. Я твердо отклонила его сексуальные домогательства и была достаточно сильной, чтобы поднять настоящую борьбу против того, на чем он настаивал. Я была готова к борьбе до последней капли крови, чтобы сохранить свое достоинство.

Когда я подписывала клятвы своей собственной кровью, я не понимала чудовищность того, что я сделала. Я отказалась от всех человеческих прав, чтобы стать механическим, роботоподобным человеком. Отныне я не смогу сидеть, стоять, говорить без разрешения. Я не могла лежать, есть и делать что-либо еще без разрешения начальства. Мне разрешили видеть, слышать и чувствовать только то, что разрешено и предписано. Я стала беспомощной марионеткой иерархии римской католической церкви.

Тайный вывоз в другую страну

Следующим шагом было мое посвящение, и для этого я должна была пойти в монастырь. У них был мой паспорт, в котором все было подписано, и билеты на корабль в чужую страну. В лодке нас ждали два священника, и мы были вывезены, в значительной степени завуалированные, в горы, чтобы быть помещенными в монастырь закрытого типа, в подземелье (конечно, когда священник сидел в гостиной нашего дома, он никогда не рассказывал моему папе, что я буду жить в течение многих лет на один или два этажа под землей в чужой земле).

Первая епитимья

В новом монастыре, спустя три или четыре дня, я столкнулась с епитимьями посвящения. Около 9:00 часа утра игуменья сказала мне пойти с ней. Она сказала мне, что сейчас мне предстоит совершить епитимью, и я начну свое посвящение, как кармелитская монахиня. Я помню, как она вела меня вниз по темному туннелю и привела в комнату на этаж ниже уровня земли. Я всегда жила на первом этаже, но после принятия черного покрывала я должна была жить на один или два этажа под землей. Когда мы вошли в холодную темную комнату, было трудно видеть, поскольку единственным источником света были семь мерцающих свечей. Я испугалась и встревожилась, не зная, чего ожидать, и что она запланировала сделать со мной.

Когда мы подошли ближе, я смогла разглядеть монахиню, лежащую на доске 1,80 метров в длину. В шоке, я поняла, что она была мертва. Хотя я не боялась мертвых монахинь, мое сердце болело за нее. Когда я подписала вечные обеты, я неосознанно подписала отказ от всех человеческих прав. Мне не разрешали видеть, слышать, жаловаться, чувствовать или шептать. У меня были уши, но я должна была быть глухой; глаза, но я не должна была видеть; чувства, но скоро промоют мозги так, что они будут уничтожены. Когда я стояла, глядя на тело, в моей голове проносилось много мыслей и вопросов, но я должна была молчать. Как и почему она умерла?

Игуменья приказала мне встать на бдение над мертвым телом в течение одного часа, потом она ушла. В мои обязанности входило часто подходить к хрупкому телу, посыпать ее пеплом и святой водой и неоднократно говорить: «Да будет Вам мир». Через час где-то прозвенел звонок, и из таинственной темноты позади меня пришла другая монахиня, чтобы сменить меня. Поскольку она ступала босиком по земляному полу, не было никакого звука. Нам запретили говорить, поэтому моя сменщица протянула руку и прикоснулась к моему плечу. От испуга я вскочила и истерически закричала высоким голосом.

Эта потеря контроля означала, что я должна быть наказана, будучи брошена в темную и грязную темницу. Там я пролежала три дня и ночи, без пищи и воды, просто потому, что я вскрикнула от страха - страшное преступление. Уверяю вас, больше я никогда не кричала. В монастыре быстро учатся соблюдать правила.

Бичевание кнутом

На четвертый день игуменья снова сказала мне, что предстоит епитимья, и мы стали спускаться глубоко вниз под монастырем в другую темную комнату. Мы шли через туннели (общая их длина под монастырем составляет 56 километров), и в комнатах, которые мы прошли, не было света, кроме света свечей. Она провела меня в большую камеру для епитимий, идя рядом со мной рука к руке и нога к ноге, с опущенными глазами.

При мерцающих свечах я увидела в комнате обычные статуи Иисуса и Марии. Там был также большой крест длиной два с половиной метра, сделанный из тяжелой, необработанной древесины, лежащий на боку. Около его подножия она взяла меня и начала снимать с меня одежду, раздев до пояса. Потом она согнула мое тело над крестом, дернула меня за руки вниз под ним и надежно прикрепила их к моим коленям, под крестом.

Здесь я должна была начать проливать свою кровь, как это сделал Иисус на Голгофе. Ранее мне сказали, что я буду проливать свою кровь ради потерянного человечества, но они никогда не давали мне ни малейшего представления о том, каким образом это будет сделано.

Теперь я узнала один из многих способов, как это происходит. Двум другим монахиням дали кнуты бичевания, сделанные от шести кожаных ремней, прикрепленных к деревянной ручке. На концах ремней было много острых, зубчатых кусочков металла. Они начали методично бить меня этими жестокими орудиями до тех пор, пока моя голая плоть не разодралась полностью от сотен порезов, и моя кровь не разлилась по всему полу.

Я извивалась и корчилась, как могла, но не было спасения от беспощадных, огненных укусов безжалостных кнутов. Позвольте мне сказать, что они выполнили надо мной свою работу полностью, и я была в огне ужасной боли и агонии. Рыдание и крик не останавливали их, они не были тронуты жалкими мольбами о пощаде. Они были хорошо обучены и совершенно бездушны, и я была поглощена морем боли и ужасного отчаяния. Это было невероятно, но это происходило. Я думала, что избиение никогда не остановится. Я была беспомощна и полностью без защиты.

Игуменья освободила мои руки с моих колен после того, как я перешла в стенания, страдая неимоверно, и она была удовлетворена, что я пролила достаточно крови за это время. Она приложила к моим ногам лекарство, но не купала меня и не лечила множество кровоточащих ран на моем теле. Она просто швырнула мне мою одежду, и я была вынуждена работать весь день до 21:15 того вечера. Излишне говорить, что день был одним из мук, но никто, казалось, не замечал. С отвратительным ужасом я поняла смысл учений, которые получила, что Бог осчастливен этой епитимью и другими страданиями. Это должно было сделать нас святыми.

Тот день был для меня сущим адом, но это было только начало сотен подобных дней. Когда настала ночь, я стояла в камере перед своей кроватью, где мы должны были раздеваться спиной друг к другу. Я не могла снять одежду. Окровавленные одежды высохли и плотно застряли в зияющих ранах. Прошло несколько ночей, прежде чем я смогла снять их, и это была мучительная и кровавая процедура. Во время приема пищи я не была голодна из-за ужасного страдания, которое переносила.

Епитимья перед сном

Обычно я переодевалась в ночную рубашку из марлевки, а затем вход в келью должен быть заперт на ночь. Для кровати у нас была только плита или дерево - ни матраса, ни пружины, ни подушки или одеяла. Перед тем, как нам разрешали лечь, мы должны были встать на колени на доске для молитвы-епитимьи. На ней были сотни вертикальных, острых проводов, чтобы прокалывать колени. Верхняя часть, на которой мы должны были распростереть руки, также содержала множество острых проводов.

Подвешивание на пальцах

В другой день игуменья взяла меня через длинный, темный туннельный зал для моей следующей епитимьи посвящения. Когда мы вошли в камеру, снова было семь свечей. Когда она провела меня под свечами, я увидела несколько болтавшихся под потолком канатов с какими-то металлическими зажимами на концах. Она заставила меня встать очень близко лицом к стене и распростерев руки в воздухе. Она быстро и надежно защелкнула металлические полоски вокруг каждого из большого пальцев. Затем она отошла в сторону и начала поворачивать заводную рукоятку, которая поднимала веревки вверх вплоть до того, что я медленно поднялась от пола. Когда меня подняли настолько, что я стала стоять на кончиках босых ног, она закрепила ручку, вышла без единого слова и захлопнула и заперла дверь. Вес моего тела на больших пальцах рук и ног был мучительный.

Я уже сразу стала хныкать и стонать от страдания. Я понятия не имела, сколько там пробуду. Всегда в подобного рода вещах, вися, вы задаетесь вопросом, не умрете ли вы прежде, чем за вами вернутся, чтобы освободить вас. В белом калении волн невыносимой боли, которые разрушают тело и ум, смерть была бы счастливым выходом.

Когда часы бесконечно растягиваются в дни и ночи, нет никакой возможности рассчитать, как долго вы там находились. Не существует ни солнца, ни звуков, кроме ваших собственных лихорадочных рыданий и криков. Это было как быть похороненным заживо без еды и воды. Мучение и бред заставляют вас потерять след реальности, и ничто не кажется реальным, за исключением всегда присутствующих пыток и боли.

Это была еще одна часть их техники промывания мозгов. Я ничего не могла сделать, кроме как стоять, кричать и плакать. Никто не услышит и не поможет мне и даже не позаботится. Проползли три, четыре, шесть и, наконец, десять мучительных часов, и каждая кость, мускул и нерв в моем измученном теле кричали о помощи. Сумасшедшая, бесконечная боль была неописуема, и я также проголодалась и жаждала. Когда мои кисти и руки начали сильно раздуваться, я подумала, что умираю.

Я отчаянно молилась всем статуям в комнате. В конце концов я поняла, что Дева Мария не слышит моих слов рыданий. Истерически я кричала и умоляла о помощи свою покровительницу, Святого Иуду, Святого Варфоломея и всех других идолов и святых, каких только вспомнила. Меня окружала неземная тишина, нарушаемая только моими лихорадочными криками и стонами, и шипением свеч.

Я висела, охваченная болью и пропитанная собственными человеческими нечистотами, поскольку в системе пыток не было перерыва для туалета. Когда я почувствовала, что вот-вот полностью сойду с ума, вошла игуменья. Передо мной прямо на стене была приспосабливаемая полка, которую она подняла до уровня моего лица. На нее она поставила кастрюлю с водой и кастрюлю с одной маленькой картошкой.

Я жаждала воды и еды, но как мне их получить? С огромной болью, я рванулась туда на моих больших пальцах ног, пытаясь дотянуться то одной рукой, то другой, стараясь достать кастрюли. Когда мне удалось добраться до них, я почувствовала, как со страшной болью разорвались ткани легких. Фактически, много монахинь заболели туберкулезом после прохождения этой пытки. Однако только через такую боль и напряжение я могла достать воду или еду. Я толкнула и пролила большую часть из того, что там было.

Девять дней спустя пришла игуменья и освободила первый большой палец, а затем другой, и я рухнула в обморок. Мои конечности были опухшие и кричали от боли. В глазах было ощущение, как будто они вылезли из орбит, а руки распухли, увеличившись в три раза. Ни одна часть моего тела не была свободна от пульсирующей боли и раздражения.

Конечно, я не могла двигаться. Две монахини подняли меня за плечи и ноги и взяли меня, бессвязно стонущую, в больницу и положили на плите из дерева. Они отрезали от меня всю одежду, так как я была пропитана мочой и испражнениями. Это была еще одна часть тщательно спланированной жестокой и негуманной программы, предназначенной для создания бессмысленных роботов. Вследствие этого эпизода я не могла даже ходить в течение двух с половиной месяцев и была бы счастлива умереть.

Капание воды

Однажды меня вызвали и снова повели вниз по тем страшным туннелям; я не знала, с какими страданиями и болью мне придется столкнуться. Она привела меня в комнату с прямым стулом с высокой спинкой. Толкнув меня на стул, она сняла головной убор и засунула мою голову в мои колени, и мои руки положила на колени. Она быстро прикрепила голову и кисти рук к деревяшке, поэтому я не могла двигаться. Сделав это, она поместила кран прямо над моей голой головой и приспособила его так, чтобы он капал мне на голову, капля за каплей.

Я сжалась в ожидании, поскольку видела тех, кто был подвергнут этому в течение десяти долгих часов. После короткого промежутка времени удара капель по одному и тому же месту сломается даже сильный человек. Часто я и другие корчились и выворачивались от привязывания к деревяшке, отчаянно пытаясь спастись от стучащих капель воды, даже с пеной у рта. Крики и плач никогда не прекращаются в этих ужасных ямах, глубоко под землей, где никто никогда не слышал хотя бы грамма гуманности и сострадания. Мольбы о милосердии приносили только еще большие и худшие епитимьи.

Многие монахини стали совершенно безумными после того, как неоднократно подвергались этой епитимье. Не волнуйтесь, монастырь заботится и об этом. Внешний мир никогда не  узнает правды. Для тех, у кого нервные или психические расстройства, есть подземные темницы. Там будут отчеты и записи о монахине, и как она умерла, все ложь.

Вы должны понимать, что вся эта религиозная структура основана на лжи и обмане, и неудивительно, что любой ценой, даже ценой человеческой жизни, должен быть сохранен лицемерный покров справедливости римско-католической системы.

Они пойдут на все, чтобы защитить его. Клевета, ложь, подлоги, изменения и уничтожения документов, травмы и даже убийство, - являются стандартной и приемлемой процедурой. Средний человек с совестью и моральным кодексом будет изо всех сил пытаться понять чудовищность и бесчеловечный демонический интеллект, который движет этим религиозным монстром.

Разбитые запястья

Однажды я была доставлена в одно из грязных подземелий с земляным полом. Там кожаными ремнями мои лодыжки надежно закрепили в кольцах в верхней части прутов, вмонтированных в цемент. Я стояла в эти кольцах, пока силы не оставили меня, и я не потеряла сознание. Когда это произошло, я просто рухнула грудью на лодыжки. Когда вы дойдете до определенной стадии боли и усталости, вы ничего не можете сделать. Я должна была пребывать в этом тесном положении в течение двух-трех дней, в зависимости от прихотей моих мучителей. Никто не придет, и не было пищи, воды или туалетных средств. По моему телу ползали насекомые. Неудивительно, что в результате этих ужасов там такой плач.

Одиночество

Одиночество в монастыре бесчеловечно и жестоко, поскольку там нет друзей. Каждый настроен шпионить за всеми остальными, и малейшее нарушение правил вызывает мгновенные и суровые наказания. Между монахинями не было дружелюбия.  Подозрительность и разделение были обычными для монастырской жизни. Нас учили никому не доверять и ни от кого не зависеть, посредством методической и систематической изоляции. Жертвам никогда не было разрешено объединяться, чтобы они не могли что-то сделать для выхода из ситуации.

Коммунисты следовали аналогичной программе в корейских лагерях заключенных военнопленных, чтобы предотвратить любую близость или сотрудничество между заключенными. Каждую монахиню учат стать полицейским, чтобы наблюдать и сообщать обо всех остальных. Предавая других, информер начинает числиться на хорошем счету у игуменьи. Он настолько сильно желает одобрения, что зачастую сестры приукрашивают и преувеличивают положение вещей, чтобы получить благорасположение. В монастыре требуется абсолютное повиновение во всем, и вы мудры, чтобы научиться повиноваться быстро и без вопросов.

Время для сна

Каждый раз, когда я приходила в свою келью, я была обязана встать на колени, молясь за потерянное человечество, в это время я страдала и проливала больше моей крови. Только после этого я могла лечь на плите, которая служила кроватью. Ровно без семи минут полночь всегда звонил колокол, кельи отпирались, чтобы мы все могли собраться во внутренней часовне, чтобы помолиться еще один час за потерянное человечество. Без семи минут час мы возвращались в наши кельи, которые снова запирали до 4:30 утра. В это время звонил колокол, и у нас было ровно пять минут, чтобы одеться и явиться на службу, босиком. Таков распорядок дня. Опоздавшие несли суровые наказания.

Комната для размышлений о смерти

Каждый вечер в 20:00 мы должны были спускаться в длинный, темный зал, чтобы совершить епитимью в комнате для размышлений. Площадь этой крошечной комнаты составляла около одного квадратного метра, в ней на столике находился человеческий череп и свеча. Мы должны были опуститься на колени, смотреть в череп и в течение одного часа размышлять о смерти. Когда этот час был закончен, звенел колокол, и мы возвращались в наши кельи, где снимали с себя всю одежду. Затем мы брали три переплетенных цепи с острыми краями (которые висели в наших камерах) и полосовали свои собственные тела в подражание ранам Христа на земле.

Иногда из-за недостатка пищи и сил было трудно нанести себе много ударов. Если игуменья заподозрит это, она прикажет вам раздеться, и еще две монахини будут злобно хлестать вас. После этого вы на несколько дней потеряете всякий аппетит к кофе, хлебу или чему-либо еще, потому что испытываете сильные муки.

Такова заточенная монастырская жизнь, где была использована беспощадная система промывания мозгов, как это делала Россия в концентрационных лагерях. Это точно такое же зверское варварство, но Рим идет под знаменем религии, в то время как коммунистическая Россия открыто атеистическая.

Еда

В огнеупорной (комната, где нам подавали пищу) было два длинных деревянных стола, и каждой монахине назначено определенное место, где сидеть. Никто никогда не садится на место другой. На завтрак нам давали только большую оловянную чашку крепкого черного кофе с кусочком черного хлеба, который весил ровно 100 грамм. Хотя мы весь день очень тяжело работали, обеда не было, и около 17:00 вечера мы собирались в огнеупорной, если были в состоянии идти сами.

На ужин свежие овощи варили вместе, делая безвкусные, водянистые супы, без каких-либо приправ. Его подавали в оловянной миске с 50 граммами черного хлеба и кружкой крепкого черного кофе. Два или три раза в неделю нам давали половину стакана обезжиренного молока.

Это был наш однообразный рацион, 365 дней в году. Единственным исключением было Рождество, когда каждой из нас давали одну столовую ложку патоки. Ах, какой это был восторг, мы ели очень медленно, смакуя каждую каплю. Весь год мы с нетерпением ожидали этого удовольствия.

Из-за ограниченных продовольственных пайков, триста шестьдесят пять дней в году мы никогда не ложились спать без грызущих голодных болей.. В течение многих лет я вертелась и металась ночью, не спала и задавалась вопросом, насколько долго я смогу вытерпеть это продолжающееся мучение. Уверяю вас, что это сильное страдание — постоянно жить на грани голода. Конечно, голодающие люди слабее, и их можно легко принудить и заставить заниматься любым видом, унижающим достоинство, послушания и подчинения. Это исполнялось с дьявольским наслаждением и с определенной целью сокрушить человеческий дух.

При такой ужасной диете, пытках, кровопролитиях и долгих часов тяжелого труда не удивительно, что здоровье пошатывается, монахини начинают болеть, и в монастырях закрытого типа многие умирают молодыми. Помните, что в Соединенных Штатах существуют монастыри закрытого типа.

При готовке овощей картофель варили с кожурой и очищали после приготовления. Однажды, во время дежурства на кухне я выбросила кучу этих картофельных очисток в мусор. Я была так голодна, что быстро схватила из бака две горсти и спрятала их в своей одежде. Я никому не сказала, потому что в монастыре все следят друг за другом, и везде есть информеры, которые выдают других. В ту ночь в своей келье я жадно проглотила кожурки картофеля, потому что была очень голодна.

На следующее утро в 9:00 бдительная игуменья с усмешкой объявила, что я должна покаяться, и я знала, что это был не обычный день покаяния. С замиранием сердца я пошла с ней в одну из камер пыток. Это была огромная комната с обычными семью свечами. Когда она зазвонила в колокол, появились две маленьких монахини и быстро связали мои руки и ноги. Затем игуменья приказала одной из них так плотно зажать мои ноздри, что я была вынуждена открыть рот, чтобы дышать. Затем она вывалила в мой рот столовую ложку острого кайенского перца, и мне пришлось с трудом проглотить его, чтобы дышать. В течение двух дней после этого я изводилась от зуда и жжения по всему телу. Это за то, что я съела немного мусора!

В другой раз я увидела на столе кусок хлеба и видела его в течение нескольких дней. Наконец, я взяла хлеб, съела его в своей келье, а на следующее утро игуменья снова сказала, что предстоит епитимья. Каким-то образом она узнала о куске хлеба. На этот раз меня привели в комнату с квадратным столом и заставили встать у края, привязав мои запястья к доске.

Было очень темно, и глаза постепенно привыкли к тусклому свету. Она немного отодвинулась в сторону, чтобы ей было удобнее действовать, и вдруг еще одной тяжелой доской сокрушила мои запястья. Из-за ослепительной боли я упала на пол, но я была не свободна и болталась на беспомощных, травмированных руках. Кража даже куска черствого хлеба рассматривалась, как тяжкое преступление и навлекала быстрое и жестокое возмездие.

Строительство туннелей

С годами, которые тянулись так долго, я научилась использовать молоток, пилу, лопату и все остальное, чем человек обычно работает. Работать было очень трудно, мы выполняли тяжелый ручной труд, выкапывая подземные комнаты и тоннели, строя стены, штукатуря и т.д. Часто, возвращаясь обратно, мы проходили по туннелям 3-6 километров. Иногда, из-за строгого правила молчания, мы задавались вопросом, остался ли еще у нас голос. Если мы разговаривали друг с другом шепотом, на следующее утро игуменья вызывала правонарушителей и говорила: «Вы должны совершить епитимью». Мы удивлялись, как она могла услышать нас. Однажды мы узнали, что все пятьдесят шесть километров тоннеля под монастырем были проведены так, что она слышала каждый шепот.

Работая в тоннелях, мы прислушивались к звонку колокола, который сигнализировал, чтобы мы пришли ужинать. Иногда из-за усталости или из-за расстояния мы приходили поздно. Благодаря тому, что у каждой было свое место, было очевидно, кто опоздал. Когда это происходило, мы должны были просить монахиню передать нам наши жестяные кружку, кастрюлю и столовую ложку. Потом мы должны были подползать к каждой монахине, выпрашивая одну столовую ложку ее еды. После подползания к каждой из них преступницы садились на пол, чтобы поесть. Это должно было смирить их, сокрушив их злую гордость, а также способствовать оперативности.

Начало дня

Наш день в монастыре начинался в 4:30 утра, когда игуменья звонила в колокол. Этот сигнал означал, что нам дается ровно пять минут, чтобы одеться. В начале я опоздала на полминуты, но из-за этого небольшого нарушения правил наказание было таким тяжелым, что я больше никогда не опаздывала. Слежка и жестокие наказания приносили в монастыре абсолютное и беспрекословное послушание каждому правилу и порядку, какими бы они ни были — неразумными или тривиальными. Ложь, покрывание обмана и сокрытие факта подобного рода нарушений, чтобы избежать ужасных последствий, стали образом жизни монахинь.

Когда мы заканчивали одеваться, мы шли на цыпочках, с опущенными глазами, доложить игуменье. Там она назначала нам наши ежедневные обязанности. Это могла быть чистка, стирка белья, глажка, приготовление пищи или другие тяжелые и каторжные работы.

В прачечной

Стирка производилась в двенадцати старомодных корытах со стиральной доской. Гладили мы чугунными утюгами, нагревая их на печи. Мало того, что мы стирали и гладили одежду для нашего монастыря, но местные священники свободно могли загрузить нас всем своим бельем и одеждой, которые у них было. В конце концов, услуги, выполняемые рабским трудом, были для них бесплатны.

Внизу в прачечной были грубые цементные полы, и в результате тяжелой стирки в двенадцати баках много мыльной воды проливалось на пол. Мы ходили босыми ногами, потому что обувь и чулки — роскошь, которой мы были лишены в монастыре. Игуменья появлялась внезапно, пугая всех, потому что не было никакого способа узнать, почему она пришла. Когда она появлялась, кто-нибудь неизбежно должен был пострадать. Поэтому в монастыре все делалось очень тихо, чтобы мы могли узнать, почувствовать ее присутствие, прежде чем она придет.

Одним из ее любимых трюков в прачечной было приказать одной или нескольким монахиням пасть ниц на холодный, влажный, мыльный пол. Это делалось, с жестокой насмешкой, для того, чтобы жертва лизала своим языком длинные кресты на грубом цементе. Она пристально смотрела, чтобы увидеть, есть ли малейшая вспышка гнева, отвращения или колебаний на лице той, которая вынуждена лизать кресты. Если бы были, она назначила бы лизать от десяти до двадцати пяти крестов. Поверьте, язык всегда был сырой и кровоточащий, прежде чем она была удовлетворена, и жертвы были не в состоянии есть и пить в течение дня или двух из-за искромсанного языка. Много раз игуменья возвращалась на следующий же день, хватала ту же самую жертву и принуждала ее повторить кресты.

Тяжелый ручной труд выступает, как хорошая физическая дисциплина. В нашем истощенном состоянии из-за постоянных пыток и систематического голодания нас вели и держали в состоянии хронической усталости и истощения. Мы были собственностью Папы и системы, которая будет действовать до смерти ради своих удовольствий. Все наши слезы и мольбы ни разу не были услышаны, и никто даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь нам.

На коленях по ступенькам

Другим излюбленным наказанием было заставить нас ползти по проходу вверх и вниз десять раз, стоя на коленях. После того, как я сделала это пять или шесть раз, мои колени начали трястись. Истощив силы, я не смогла продолжить, но рухнула в обморок. Игуменья грубо потрясла меня, поставила меня на колени и повелела мне возобновить ползание. Я отчаянно пыталась завершить задание. На следующий день она могла приказать мне снова сделать то же самое, и на этот это привело к сдиранию струпьев с моих ободранных коленей, еще большим синякам и разрывам.

Это типичные муки и пытки, которым маленькие монахини подвергались день за днем, год за годом. Нет никакой пощады, только бессердечная жестокость, и это умножает и усиливает тоскливую безнадежность и отчаяние, которое охватывает весь монастырь.

Взгляд Бога на епитимьи

Нам постоянно говорили, что такие епитимьи доставляют удовольствие и приносят счастье Богу, Который смотрит вниз на наши горе и страдания и с одобрением улыбается. Хотя в это было трудно поверить, язычники, которые не знают лучшего, просто верят тому, чему их учат. Никогда не читая Библию, мы не могли узнать правду.

Большинство из нас воспитывались в римско-католическом учении и традициях и были вырваны от семьи и друзей в раннем возрасте. Требовалось время для того, чтобы страшная правда и обман впитались. Когда это произошло, это произвело то, что атеисты возненавидели все, связанное с Богом или святыми. Тогда порочная ненависть и насилие наполняли разочарованием и озлобляли сердце.

Мытьё

В этом монастыре не было ванны, только металлические лошадиные баки для воды, и нам разрешали мыться только по приказанию игуменьи. Даже во время купания я носила свой образок, хотя снимала всю одежду. Нас учили, что в первую субботу после смерти католика Дева Мария спускается в чистилище. Кого бы она ни нашла, носящего образок, всех выпустит. Я была связана этими и другими религиозными баснями и ложью, но не знала ничего лучшего. Меня учили принимать за истину все, что сказала игуменья.

Чистилище

В одной из комнат монастыря висела огромная картина, на которой были изображены все ужасы мучимых мужчин, женщин, детей и даже младенцев в ужасном пламени чистилища. Муки и страдания было так наглядно изображены, что на самом деле казались реальными. Нас приводили туда, чтобы мы длительное время размышляли над муками проклятых. После этой сессии игуменья обращалась к монахиням и говорила, что им лучше пойти и перенести еще одну епитимью, так как те бедные люди умоляли, чтобы избежать ужасного пламени горения.

Было много дней, когда я сознательно жгла свое тело и проливала часть своей крови из-за того, что я была убеждена, что мое страдание поможет избавиться от мук тем несчастным людям. Я часто говорю, что если мессу и чистилище изъять из римско-католической системы, то это лишит 90 % ее дохода, и она умрет от голода. Эта злая вавилонская система истощает средства и живых, и мертвых, чтобы финансировать свое злокачественное распространение по всему миру.

Кельи монахинь пусты, за исключением статуи Девы Марии, держащей младенца Иисуса.  Когда я опускалась на острые провода, выстроенных на молитвенных досках, и простирала руки еще и на другие колючие проволоки, я искренне молилась за потерянное человечество. Меня учили, что мои страдания и кровопролитие помогут спасти их. Я верила, что моя бедная старая бабушка будет скорее выпущена из чистилища (наш семейный священник уверил нас, что после смерти она пошла туда) из-за моих страданий. Часто, несмотря на страдания, я специально продолжала быть дольше в этой болезненной позе, горячо надеясь ускорить ее освобождение.

Нас учили, что за каждую каплю крови, которую мы проливали в монастыре, мы должны были на 100 дней меньше провести в чистилище. Когда монахини работали на кухне или в других местах подземелья, они ради этого часто специально ранили себя, проливая кровь. Это было вбито в наше мышление, что, когда мы проливаем свою кровь, когда мы хлестаем и раздираем наши тела, пытаем и мучаем их, мы получаем индульгенцию для себя и других от чистилища. Помните, что в монастыре нет никакой надежды, ничего, чтобы с нетерпением ждать, кроме непрерывной боли, истощения, голода и, наконец, смерти. (Левит 19:28).

Для тех, кто учит истине о спасении через веру в Иисуса Христа и знает чудесную благодать Божию, это может показаться невероятным, что кто-то может так заблуждаться и быть невежественным. Напомню, что если вас всю жизнь учили чему-то иному, и, если,   когда вы были впечатлительным ребенком, вас увезли в монастырь и промывали мозги и, наконец, заточили в монастырь, вы бы тоже не знали ничего лучшего.

Статуи

Потребовалось десять страшных лет в монастыре, прежде чем я, наконец, поняла страшную правду, что я была обманута. Наконец, я убедилась, что Дева Мария, Иисус, Иосиф, Святой Петр и все другие святые были просто бесчувственным металлом, деревянными или гипсовыми статуями. Это был шок, когда я поняла, что они не могут сделать ничего, чтобы ответить на все горячие молитвы, излитые к ним преданными и заблудшими людьми во всем мире.

Удивительно, насколько устойчивой была моя вера во всех этих ложных идолов. Сколько времени потребовалось, чтобы действительно осознать горькую правду о них и обман, из-за которого мы были заманены в ловушку. С горечью, я пришла к убеждению, что если Бог и существовал, то Он, конечно, или был мертв, или Ему не было никакого дела о человечестве. О, сколько часов я и другие потратили всерьез в рыдающих молитвах у ног этих немых статуй. (Иеремия 10:19).

Блуд

Было одно регулярное ежемесячное мероприятие, которого мы всегда боялись, - это посещение монастыря отцом-духовником. Каждый раз это были разные священники, но все они были в основном одинаковыми. Я очень не хотела идти и всегда старалась попасть в задний ряд. Я так долго жила в монастыре, что никогда не буду доверять священнику. Все те, которых я встречала, были гнилые и подлые. Мытарство исповеди иногда занимало весь день. Монахини по очереди приходили в комнату, где ждал священник. Никогда в монастыре я не видела священника, который бы не пил.

Комната была пустой, за исключением неизбежной статуи Девы Марии. Священник восседал на стуле с прямой спинкой, а монахини должны были прийти и встать перед ним на коленях. Если она выходила, будучи не осквернена и не втянута в невыразимый разврат, ей повезло. Никто никогда не прерывал священника и женщину, независимо от того, что там происходило. Одна за другой монахини входили и выходили из комнаты.

В других случаях для игуменьи не было ничего необычного в том, чтобы провести внутрь пьяного священника, который выберет монахиню и возьмет ее с собой в келью для большего пьянства и секса. Игуменья была тяжелой и плотской женщиной, которая родила множество внебрачных детей от священников, и обычно она пила с посетителями. Священник был хорошо накормленным, здоровым и сильным, и жил относительно легкой жизнью, поэтому бедная, ослабленная монахиня не могла противостоять ему, чтобы отбиться от него. Пользуясь ее беспомощностью, он делал все, что ему нравилось, и насиловал ее любым способом, какой выбирал. Не было никого, кто бы защитил и помог ей, и никого даже не заботило то, что ее принуждают к блуду. И-за того, что игуменья запирала келью, не было никакой возможности спастись.

Часто я ухаживала за этими маленькими монахинями после того, как они были жестоко и позорно злоупотреблены. Только недостаток воображения священника мог ограничить вид неуважения, причиняемый жертве. Я видела и испытала все отвратительные, дикие виды похоти, осуществляемые в монастырях. Тело монахини часто рассматривалось так, как будто оно было чем-то таким, чтобы выбросить его вон на попрание свиньям, покрытое десятками синяков и другими отметинами. Люди, которые говорят, что я преувеличиваю, - либо являются священниками, пытаясь подавить правду, либо теми, которые никогда не были в монастырях. Потому что я была там, я знаю истину, которая чудовищна и шокирующа!

Можете ли вы представить страшное положение монахини, противоставшей священнику? Если она недовольна или отказала ему, он жаловался игуменье. Объединившись, эти два злобных ума вместе придумывали, что сделать той монахине, - вещи, которые нормальные умы никогда бы не смогли себе представить. Через день или два после того, как она сопротивлялась священнику, игуменья отзывала ее в сторону, чтобы та еще раз прошла епитимью. Не было никакого выхода, и с замиранием сердца она спускалась вниз, в подземелье, где над ней производилась ужасная расправа, придуманная священником и игуменьей.

Иногда по утрам, когда мы готовились идти на работу, игуменья вызывала десять или пятнадцать из нас. Мы дрожали и тревожились, не зная, в чем дело. Нам никогда не было разрешено задавать вопросы, мы должны были только повиноваться, как бессмысленные машины. Будем ли мы наказаны, отведены в келью для епитимьи или что-то еще? Затем она резко приказывала выстроиться в линию и снять с себя всю одежду. С замиранием сердца мы делали так, как нам говорили. Мы по опыту знали, что будет дальше.

Истощенные от голода и отмеченные многими шрамами, с бритыми головами, мы, должно быть, представляли из себя жалкое зрелище. Поскольку в монастырь не допускались абсолютно никакие зеркала, я понятия не имела, на что стала похожа за все годы моего заключения. Когда я мельком видела других (нам запрещено было разглядывать друг друга) — их изможденные, перекошенные лица, запавшие глаза, выпавшие зубы и скелетообразные от голода тела, я немного могла себе представить, что я тоже так выглядела.

Однажды после того, как мы были раздеты, вошли, пошатываясь, три пьяных священника, похотливо посмотрели на обнаженных девушек, и каждый выбрал себе партнершу, чтобы пойти с ней в келью. Помните, что это монастырь закрытого типа, и священник волен делать все, что угодно, под покровом гнилой религии. Потом этот нечестивый блудник вернется к своей пастве служить мессу и слушать исповеди людей, которых он обманывает в их вере, говоря, что они освобождены от своих грехов. Полный блуда, извращения и порока, он действует, как их бог!

Можете ли вы себе представить, что сделали со мной все эти мерзкие и вредные злоупотребления? Не знаю, кто еще мог питать такую ненависть, обиду и горечь. В своем разуме я снова и снова вынашивала и желала смерти игуменье и другим мучителям. Как я смаковала эти восхитительные мысли о мести и ненависти! Вот что сделал со мной монастырь. До того, как я пришла туда, я не была такой.

После того, как все монахини были сломлены и покорились воле священников, те очень сердились, если мы сопротивлялись чему-либо из того, что они хотели сделать. Часто мы получали удар по зубам от раздраженного пьяного священника. Мои передние зубы были выбиты от ударов кулаком в лицо. Часто нас бросали на пол и пинали в живот.

Рождённые младенцы

Беременность не давала защиты, потому что священник знал, что когда ребенок родится, его в любом случае убьют. Вследствие ужасного развращения этой грязной системы, облаченной в религиозные одежды, в монастырях рождается много детей. Неудивительно, что Вавилону назначено полное уничтожение. Он невыразимо гнусен!

Я видела множество детей, рожденных в монастырях. Большинство из них были ненормальными и деформированными, и редко был один нормальный. Через мои руки прошли многие и многие из них, поэтому я знаю. Своими глазами я видела ужас всего этого, и мир должен быть предупрежден о том, что происходит в этих камерах ужасов.

Многие говорили, что я преувеличиваю, и что это не так. Пусть откроют монастыри, но они не осмеливаются этого сделать. После того, как я попала в сеть этой гнилой системы на двадцать два года, я знаю, о чем говорю.

Нормальные молодые беременные женщины с нетерпением ожидают появления на свет своего драгоценного ребенка. Все готово: детская, кроватка, одежда, - и все счастливы. В отличие от этого, маленькая монахиня в женском монастыре боится момента, когда она родит. Ребенок — продукт позорного, незаконного союза с пьяным священником, который принудил ее. Она знает по горькому опыту, что ребенку дадут жить самое большее четыре-пять часов. Он никогда не будет омыт и завернут в теплое одеяло, так как игуменья закроет рукой его рот и зажмет ноздри, чтобы прервать его жизнь.

Вот почему во всех монастырях есть известковые ямы. Тела младенцев, выброшенные в эти ямы, должны быть уничтожены. Молитесь за правительство, чтобы оно заставило монастыри открыть свои двери, чтобы выпустить заключенных, и пусть весь мир увидит, какие ужасы прячутся за этими дверями жестокого религиозного лицемерия.

Монастыри в Мексике

Если это произойдет, я вас уверяю, что даже католики согласятся на закрытие монастырей, как это сделала Мексика в 1934 году. Они понятия не имеют, что там происходит, иначе они никогда бы не подвергли своих дочерей такому варварскому разврату и пыткам.

Монастыри в старой Мексике были превращены в государственные музеи, по которым вы можете совершить экскурсию за умеренную плату. Вы должны пойти и посмотреть своими глазами и потрогать своими руками то, о чем я говорю. Спуститесь в подземелья, через туннели и камеры пыток и посмотрите все дьявольские устройства, демонически продуманные, чтобы причинить страдание телам беспомощных монахинь. Посмотрите кельи, в которых монахини были заперты каждую ночь, и изучите кровати и молитвенные доски.

Отрезанные от мира

Это должно дать вам бремя молиться за сотни драгоценных маленьких девочек, которых обманули и заманили в эти нечестивые тюрьмы римско-католической системы для жизни страданий и отчаяния. Помните, что у меня были мать и отец, которые очень сильно любили меня. Когда они согласились, чтобы я ушла в монастырь, они понятия не имели, что я подвергнусь такой деградации. Они были уверены, что это было высшим предназначением, лучшим выражением их веры и любви к Богу — отдать дочь на подобного рода служение.

Надежно запертые в монастырях до самой смерти, нам никогда бы не удалось покинуть его и сообщить людям снаружи, что реально происходит внутри. Все средства связи были отрезаны, поэтому мы были вне защиты закона или близких и друзей. Когда вы начинаете это понимать, вас охватывает безнадежное отчаяние и полная, черная депрессия. Знание, что просто нет возможного выхода, сводит с ума, ибо нет конца или даже какого-либо облегчения в поле зрения.

Посетители

Католики громко заявляют, что каждый может войти в любой монастырь открытого или закрытого типа. Существует внешняя часовня и так называемая комната для переговоров. Без сопровождения вас туда даже не пустят. Если вы приносите еду для конкретной монахини, как правило, вы доходите до передней части комнаты и нажимаете на звонок. Распахиваются дверки, и вы получаете доступ к трем полкам, чтобы положить на них подарки для монахини.

Когда зазвенел колокол, вы можете быть уверены, что игуменья уселась за тяжелой черной занавесью, покрывающей большие железные ворота, охраняющие внутреннюю часть монастыря.

Вы не сможете идти дальше, но можете говорить с игуменьей через завесу. Если вы попросите разрешения побеседовать с конкретной монахиней, вам могут разрешить поговорить с ней, но только через завесу. Если задаются вопросы о ее счастье, здоровье, питании и т.д., монахиня всегда отвечает утвердительно. Ведь там еще сидит игуменья, следя за каждым словом.

Если бы она пожаловалась или выявила какие-либо неприятные подробности жизни внутри, то, как только посетитель уходил, следовали быстрые и жесткие действия, чтобы исправить ее. У них есть серьезные основания для того, чтобы не позволить родственникам видеть монахиню воочию. Через некоторое время монастырской жизни и обработки глаза вваливаются, и тело становится столь чахлым, бледным и больным, что наблюдение всего этого принесет возмущенный протест.

Голод

Много ночей я была крайне истощена и остро нуждалась в сне, но волчий голод не давал мне отдохнуть. На завтрак подавался только кусок хлеба и чашка черного кофе, которые даже не снимали остроту того всегда присутствующего голода. Тем, у кого всегда было достаточно еды, будет трудно понять положение тех, кто каждый вечер ложатся спать голодными. В бедных, отсталых странах это трагедия. Это становится еще более злым, когда вы понимаете, что то, что я описываю, сознательно запланировано и вызвано хитростью и дьявольской жестокостью.

Помните, что не проходит ни ночи, ни дня, когда эти маленькие монахини, заточенные в закрытый от мира монастырь, не ложатся спать голодными. Они больные, раненые, истерзанные, тоскующие по дому, удрученные, обескураженные и исполненные отчаяния. В то время, как мы обращаемся к Господу Иисусу Христу для надежды, у этих бедных женщин нет никакой надежды. Уйти в потерянную вечность — вот что в конечном итоге обычно их ждет.

Иногда я встречаю католиков, которые клянутся, что были в монастырях и что то, о чем я сообщаю, не правда. Вы должны помнить, что католики совершенно свободно лгут в защиту церкви и даже не нужно признаваться в этом исповеди. Это допустимо, так же, как то, что кража до $ 40,00 не наказуема (Исход 20:15,16).

План мести

Моя ярость по отношению к игуменье была необузданна. Каждый раз, когда она выбирала меня для епитимьи или какого-либо реального или воображаемого нарушения правил женского монастыря, она по-садистски причиняла дьявольское и порочное страдание, разработанное для разрушения моего тела и ума. Мой ум был настолько заполнен схемами насилия и возмездия, что я жила этим на протяжении горького дня, мечтая, когда я смогу отомстить за страдания, которые мне пришлось перенести.

Все это ужасное насилие и ненависть во мне были созданы бесконечным потоком жестокости, лишения, домогательств и невероятных страданий, причиненных державшими меня в плену. Я часто фантазировала, какая это радость — убить одного из жестоких, распутных священников, которые регулярно насиловали нас.

За двадцать два года, проведенных в монастыре, я видела, как умерли три игуменьи. Поскольку я была медсестрой, однажды две монахини пришли забрать меня, чтобы я ухаживала за игуменьей, которая была тяжело больна. Для ее осмотра вызвали католического врача извне. Он дал мне строгие инструкции относительно некоторых сильных лекарств, которые предписал ей. Во мне бурлила полная ненависть к этой нечестивой женщине, к жестокой и злой системе, которую она представляла. Я желала отомстить, и эта женщина должна умереть. Я хотела увидеть это!

Убийство игуменьи

Когда я ждала своего шанса, день казался долгим. Монахини были заперты в своих кельях, и в 21:30 погас свет. Когда ночной призыв к молитве закончился в момент отключения света на ночь, наступило время приема лекарств. Я взяла множество таблеток и растворила их в воде, преднамеренно сделав огромную передозировку.

С нетерпением, я разбудила женщину, которая пребывала в полубессознательном состоянии, и тщательно заставила ее проглотить каждую каплю смертельного зелья. Опустив ее обратно на подушки, я злорадствовала. Скоро она умрет страшной смертью, и моя месть ей станет сладкой реальностью. Я проверила ее пульс — он участился, так же, как и ее дыхание. Скоро она начала стонать и метаться и, наконец, начались страшные конвульсии. Я зло улыбнулась, поскольку годы ужасного обращения превратили меня в ожесточенного, бессердечного монстра, стремящегося к убийству.

Внезапно я очнулась от осознания того, что я совершила. Я знала, что, буду, вероятно, считаться ответственной за ее смерть, и это меня шокировало. Невообразимо было представить себе, что они могут сделать со мной из-за этого. В отчаянии я стала делать ей промывание желудка и неистово работала, чтобы спасти ее. Я начала массировать ее холодной водой. В конце концов ее дыхание и кровяное давление снизились до нормального уровня, и она задремала глубоким сном. Я снова смогла расслабиться и подумать о  собственном избавлении лишь по счастливой случайности.

Кельи, скрытые от всех

Я знала, что в части глубокой туннельной системы под женским монастырем было место, откуда я часто слышала ужасные крики. Они исходили из-за тяжелой запертой двери. Игуменья неоднократно предупреждала, чтобы мы не ходили туда. Это было довольно бессмысленное предостережение, так как ни у одной из нас не было ключей, однако мое любопытство насчет этого места преодолело.

Когда моя пациентка, наконец, оказалась вне опасности, и монастырь спал, я вспомнила. Ключи игуменьи были в ее столе, поэтому я взяла их и побежала вниз по лестнице. Спустившись на два этажа под землю, при свете свечи, я нашла запретную дверь, о которой хотела узнать. Я нервно перебирала большую связку ключей и, наконец, нашла нужный ключ. Огромная дверь легко распахнулась, открыв зал с рядом девятнадцати крошечных камер. На всех дверях были зарешеченные окна.

Я ахнула от ужаса, когда заглянула внутрь камер и увидела бледные, опустошенные и отрешенные лица маленьких монахинь, с которыми я ела, молилась и работала. Каждая из них исчезла внезапно и без объяснения причин. Одну из тех, кого я узнала, я спросила, как долго она находится здесь, и задала другие вопросы. В ее тусклых, безжизненных глазах застыл невообразимый ужас, но она ничего не сказала. Монастырем правил парализующий страх, и эти заключенные не знали, где может скрываться игуменья. Ни одна ничего не скажет, иначе будет хуже для нее. Я шла от одной к другой, но всегда ответ был тот же — боязливое молчание.

В конце зала несколько клеток испускали тошнотворный смрад, и когда я заглянула внутрь, меня страшно замутило и стало тошнить. У всех пленников здесь были длинные цепи, обернутые вокруг их талии, которые мешали им сидеть и лежать. Они валялись в цепях, пропахшие собственной мочой и отходами тела, так как они были обречены на медленную смерть, с небольшим количеством воды и без еды. Некоторые из них уже были мертвы, и там стоял ужасный запах смерти.

Их «преступления» состояли в регулярных нарушениях правил монастыря, или им не повезло в том, что с ними произошло нервное или умственное расстройство из-за давления жизни в заточении. Таким способом решались подобные проблемы; это была скрытая свалка мусора для монастырских обломков крушения.

Мне стало очень дурно, голова закружилась; шатаясь, я вышла из камеры ужасов и снова заперла дверь. С поспешностью я вернулась наверх, к моей пациентке, которая все еще мирно спала. Я с облегчением обнаружила, что ее кровяное давление и дыхание по-прежнему нормальные. Она проснулась только на следующий день, и я оставалась с ней в течение еще трех дней.

Побег из монастыря

Игуменья чувствовала себя намного лучше, так что я была вознаграждена тем, что меня назначили исполнять обязанности на кухне в течение шести недель. Это было редкая привилегия, так как кухня находилась на первом этаже. В кухонных стенах был ряд отверстий для подглядывания, и не было никакого способа узнать, в какое время некоторые монахини или священник смотрят через них. Из-за этого постоянного наблюдения малейшее нарушение правил, особенно кража продуктов питания, может быть обнаружено и рассмотрено быстро и жестко. Это вело к тому, что все время не покидало впечатление, что вы находитесь во вражеской тюрьме. Тем не менее, я была рада быть там.

В кухне была двойная запертая дверь наружу, которая открывалась во двор.

У дверного порога было место, где мы держали мусорные баки. На третий день моего назначения там кто-то загремел мусорным баком. Шестеро из нас испугались и подскочили. Когда вы живете и работаете в атмосфере, где постоянно требуют тишины, вы становитесь очень чувствительны даже к обычным звукам, которые другие никогда бы не заметили. Мы обернулись и увидели мужчину, который заменил стоящий в углу полный мусора бак пустым.

Быстро восстановив самообладание, мы опустили глаза и деловито вернулись к нашей работе, опасаясь, как бы нас не увидели. Нас учили, что тела священников и епископов  освящены и святы. Но все остальные мужчины были не освященными, и если бы нас застали, когда мы смотрели на них, мы могли бы получить серьезное наказание за этот грех.

Внезапно в мой разум пришла интересная, но опасная идея. Возможно, я могла бы переправить записку тому человеку! Это было очень проблематично, кроме того, у меня не было карандаша или бумаги, их не разрешали, но над рабочим столом в кухне был блокнот с прикованным к нему цепью карандашом. Их использовали для списка заканчивающихся на кухне продуктов. Мне удалось урвать клочок грязной бумаги и между делом настрочить на ней несколько слов карандашом. К концу дня я смогла написать только около двух с половиной строк, взывая о помощи.

Я была в ужасе от мысли, что меня, возможно, заметили и сообщили. Однако я зашла слишком далеко, чтобы повернуть обратно. В конце рабочего дня я проскользнула к мусорному ведру, положила записку на верх мусора и оставила крышку бака открытой. Затем я сняла с себя распятие и, хотя это было трудно, мне удалось сломать его и положить на полку.

После того, как дела на кухне были закончены, мы вышли и остановились для постоянного, ежедневного осмотра нас игуменьей. Она тщательно изучила наши юбки, чтобы убедиться, что мы не пронесли контрабандой кусочки пищи. Когда подошла моя очередь, я сказала: «Матушка, я сломала распятие и положила его на полке над рабочим столом. Можно мне вернуться назад и забрать его, пожалуйста? Она спросила меня, как это произошло, и, наконец, сердито сказала мне быстро сходить и взять его. В конце концов, монахиня не может быть без своего распятия!

Я помчалась к черному входу и заглянула под мусорный бак, куда попросила мужчину оставить записку. Там лежал кусок сложенной бумаги, записка! Моя рука дрожала так, что я едва смогла ее прочитать. Я задыхалась, возбуждение смешивалось со страхом. Когда мне удалось разобрать письмо, мое сердце подпрыгнуло и заколотилось так сильно, что, казалось, гремело в ушах. Он сказал, что он уходит, оставляя не запертыми наружную дверь кухни, а также большие железные ворота в высокой стене вокруг монастыря!

Побег! Едва дыша, я осторожно попробовала открыть внешнюю дверь. Конечно же, она распахнулась, и я облегченно ступила на цементное крыльцо. Вдруг я застыла, парализованная страхом до такой степени, что у меня закружилась голова, и подступила тошнота. Я отпрыгнула внутрь.

Я вспомнила ужасный звук гудка, который поднял тревогу, когда монахиня попыталась убежать. Я также вздрогнула, когда вспомнила, как быстро священники схватили несчастную беглянку и потащили ее назад. Затем начался бесконечный круг епитимий и бесчеловечных мучений, чтобы добиться покаяния. Была ли я готова рискнуть всем этим?

Я вздрогнула, глубоко вздохнула и снова вышла, на этот раз закрыв и заперев дверь за своей спиной. Теперь я не могла повернуть назад, поэтому я бросилась к железным воротам. Сразу за ними было славное освобождение от склепа ужасов, где я была заключена в тюрьму в течение двадцати двух долгих лет! Свобода стоила любого риска. Хотя я так часто отчаивалась, я все еще мечтала о ней. Наконец-то это было в моих руках, меня переполняли эмоции, когда я мчалась к воротам.

Я прибежала к железным воротам и тихонько потянула их на себя. От пронизывающего ужаса у меня скрутило живот, когда я сначала потянула ворота на себя, а затем рванула так сильно, как только могла. Они были заперты! Я тихо зарыдала и почти упала в обморок, когда вспомнила, что я глупо защелкнула дверные замки кухни. Я была заперта в запрещенной области без оправдания, которое будет приемлемым. Паникуя, я думала обо всех пытках, которые игуменья будет использовать, чтобы сломать этот «бунт». Я неудержимо дрожала, и мысли кружились. Почему, почему эти ворота заперты?

В отчаянии я начала взбираться на верх кованых железных ворот. Нас держали полуголодными и заставляли работать почти до смерти, тяжелым трудом, не говоря уже о регулярных, истощающих епитимьях в камерах пыток. Хрупкое, истощенное тело, на котором чуть больше, чем кожа и кости, не имеет запаса энергии. Я часто соскальзывала, обдирая руки и босые ноги о грубые металлические прутья.

Это было сущее страдание, но в конце концов, тяжело дыша и кровоточа, я залезла на верх выступа, который был усеян длинными, острыми шипами. Я остановилась, мои легкие болезненно напряглись от нагрузки. Мое сердце упало, когда я посмотрела вниз, с вершины шестиметровых ворот, и пришла в смятение. Мое колебание было не долгим, так как путь назад теперь был невозможен. Я должна спуститься на другую сторону. Путаясь в трех длинных тяжелых юбках и в покрывале до колен, я неловко пробралась одной ногой между шипами и решила, что нужно прыгнуть.

Одной рукой придерживая тяжелую одежду, я сделала глубокий вдох и спрыгнула на землю. Две юбки зацепились за железные шипы, и я повисла на воротах. Теперь я боялась больше, чем когда-либо, и отчаянно качалась вперед и назад, пока не смогла снова схватиться за ворота.

Свободной рукой мне удалось вырвать два или три тяжелых клина, которые крепили мою юбку вокруг меня. Внезапно я резко упала вниз с тошнотворным, хрустящим стуком, и мои юбки, плавно опустившись, накрыли меня. Позже я обнаружила на руке и плече тяжелые переломы.

Из-за того, что я была очень худой, сломанные кости торчали через мясо. Волны боли охватили меня и, к счастью, я упала в обморок, на время перестав чувствовать боль. Я не знаю, как долго я пролежала, представляя из себя не собранную кучу, но, вероятно, не долго. После того, как я пришла в сознание, вспыхивающие боли, казалось, стреляли по всему телу, особенно через мое искалеченное плечо и руку.

Я тихо застонала, и, кусая губы, попыталась встать на ноги. Ужас перед тем, что меня вернут обратно, преодолел физическую боль и заставил меня, шатаясь, идти вперед так быстро, как только можно. Я была в чужой стране. Куда мне идти? Что делать? Я была разрушена физически, у меня не было ни денег, ни друзей, и только желание быть свободной толкало меня вперед.

Я то шла, то бежала, то снова шла. Приученная в монастыре к тишине, я продолжала думать, что шелест листьев позади меня был звуками погони. Из-за истощения было все труднее продолжать двигаться, потому что я чувствовала тошноту, онемение и была больна.

Я увидела крошечное здание склада, мучительно вползла в него, и попыталась уснуть. Должно быть, я была в бреду и, возможно, немного задремала, но потом я стала испытывать такую сильную боль, что решила, что было бы хорошо двигаться дальше. Я ахнула от свежей боли и скованности, когда с трудом вылезла и пошла дальше, идя остаток ночи.

Решительными усилиями я заставила себя двигаться прочь от монастыря. Одна вещь, которой я была вынуждена научиться в монастыре, - это продолжать работать, несмотря на мучительную боль и страдания. Чудом, мой побег не был обнаружен очень быстро, и это дало мне преимущество.

Во второй день я спряталась под грудой досок и листов жести. Палящее солнце испекло мое укрытие в то время, когда я металась и лихорадочно переворачивалась, пытаясь урвать немного отдыха для моего истощенного и изувеченного тела. Я была комком стреляющей боли и была слаба, хотела пить и есть. Вероятно, я впала в бессознательное состояние, уже в который раз в течение этого длинного, жаркого дня. Когда настала ночь, я поплелась, и мне удалось снова идти.

Я очень боялась постучаться в двери домов, чтобы какая-нибудь набожная римско-католическая семья не сообщила обо мне священнику, который потащил бы меня обратно в монастырь. Мысль о такой возможности заставляла меня снова встать на больные ноги, чтобы углубиться в сельскую местность, и, надеюсь, в безопасное место. Я решила, что скорее умру, чем вернусь к своим немилосердным мучителям и тюремщикам.

На третий день я была уверена, что умираю. У меня была высокая температура, сильный жар, ужасно тошнило, и моя рука и плечо были опухшими и дрожали. Даже концы пальцев теперь стали синими и зелеными. Как раненое, умирающее животное, я залезла под забор и в отчаянии закопалась в стог сена.

Большую часть дня я пролежала там, но боль, голод и жажда, в конце-концов, побудили меня выбраться оттуда.

Прибежище

Я наткнулась на небольшой и, очевидно, очень бедный дом. Отбросив осторожность, я постучала в дверь. Когда мужчина ответил, я, заикаясь, попросила его дать мне попить воды.

Должно быть, я выглядела страшно, но он ничего не сказал. Когда он позвал свою жену, она тут же открыла дверь и впустила меня в дом. Впервые за много лет я увидела реальное сострадание в человеческих глазах. На ее глазах появились слезы, она посмотрела на меня и нежно сказала: «Проходите и садитесь здесь, моя дорогая». Эти слова прозвучали, как самая красивая музыка, которую я когда-либо слышала.

Она посадила меня за стол и поспешила принести чашку прохладного молока. Вспомните, я даже не видела цельного молока в течение многих лет, и была страшно голодна. Грубо, как дикий зверь, я схватила чашку и жадно проглотила все до капли. Когда оно попало в мой ноющий, пустой желудок, как и ожидалось, меня тут же резко вырвало, и я наделала настоящий беспорядок. Автоматически я отшатнулась и съежилась, потому что привыкла ожидать, что каждая ошибка должна была принести в ответ обвинение и наказание.

Добрая женщина ничего не сказала, но в ее глазах блестели слезы, когда она приводила все в порядок. Она поняла, что необходимо для меня сейчас, и несколько минут спустя смешала немного сахара в чашке теплой воды. На этот раз она медленно кормила меня чайной ложкой, давая по глотку. Это восстановило меня и было очень приятно на вкус. Позже она подогрела немного молока и дала мне чуть-чуть.

С глубоким участием мужчина уставился на мою беспомощную, запачканную кровью руку, лежащую на столе, и спросил, как я ее так сильно повредила. Трудно выразить словами, какое это было облегчение поговорить с кем-то, кто искренне заботился обо мне, чтобы помочь. Я объяснила, как я перелезла через ворота и упала на землю.

Когда он объявил, что ему придется вызвать врача, я дико кинулась к двери. Я истерически закричала: «Нет! Нет! У меня нет семьи! У меня нет денег, я не смогу заплатить врачу за лечение, я убегу, я должна идти». Эта вспышка настолько истощила меня, что у меня закружилась голова, и я чуть не потеряла сознание от напряжения. Старик нежно подхватил меня, усадив обратно в кресло, и успокаивающе заверил: «Ну, ну, Вы нуждаетесь в помощи, и я должен пойти за врачом. Но Вам не нужно бояться ни нас, ни врача католической церкви».

Мне так хотелось ему верить, но я все еще дрожала от страха. Я надеялась, что они не хотят причинить мне никакого вреда, но я привыкла никому не доверять. За все эти годы в монастыре я была окружена предательством, обманом и ложью всех видов.

На самом деле, я была слишком больна и слаба, чтобы сделать что-нибудь, мне осталось только сидеть и ждать. У меня не было никакого выбора, поскольку у меня совсем не было сил, и я неудержимо дрожала. Ко мне сразу же подошла хозяйка, чтобы успокоить меня. Прошли годы и годы с тех пор, когда я в последний раз видела какую-либо доброту и внимание. Из моих глаз полились слезы, так как нервы совсем истрепались из-за всего, что мне пришлось пережить. Оба эти незнакомых человека, казалось, понимали и были чрезвычайно добры ко мне.

Осмотр врача

Старый джентльмен запряг лошадь в коляску и поехал в соседний город, находящийся на расстоянии пятнадцати или шестнадцати километров. Приехал врач на своей машине и после беглого осмотра очень сердито покачал головой. Я была испугана и отказалась сказать им, кто я такая и откуда пришла. Я боялась каждого, боясь предательства, которое возвратит меня в монастырскую темницу.

После того, как врач осмотрел меня, он продолжал ходить вокруг меня, глядя в полном неверии. Пристально посмотрев на разрушенный остов того, что должно было быть человеком, он тихо выругался и сердито бормотал себе под нос, пока не заметил, что пугает меня. Он был в ярости, но не по отношению ко мне, а из-за бесчеловечного обращения со мной.

Резко, но с добротой, он сказал: «Я должен без промедления доставить Вас в больницу». Я начала слабо протестовать и рыдать, потому что не хотела ехать в больницу. Я была уверена, что там мои враги найдут меня и доставят обратно. Я умоляла его не вынуждать меня идти. Он ответил, что не собирается причинить мне боль, но должен отвезти меня туда, где я смогу получить необходимую медицинскую помощь.

В больнице

Когда он привез меня в больницу, я весила 40 килограмм (на 36 килограммов меньше моего веса в 1968 году). Сначала меня положили в хирургическое отделение, где мне попытались уменьшить отек и ужасную инфекцию в руке и плече. Прошло более двух недель, прежде чем опухоль спала, и кости стали срастаться. Из-за того, что они были искривлены, их нужно было еще раз сломать и снова загипсовать, очень болезненная процедура.

Врач и весь персонал больницы проявили чрезвычайное участие и ухаживали за мной наилучшим образом. После многих лет голода, пыток, постоянного осуждения, унижения и обращения, как с животным, это было почти слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я пробыла там около года, очень медленно выздоравливая телесно и душевно. По прошествии шести месяцев мой добрый знакомый врач вошел, придвинул стул и взял меня за руку. «Ну, девчушка», - сказал он. - «Мы сделали все от нас зависящее, чтобы ты поправилась и встала на ноги. Теперь мы должны знать, кто ты и откуда, и я постараюсь найти твоих близких».

Он знал, что я иностранка и хотел связаться с моими родителями. Его доброта так тронула меня, что я залилась слезами и дала ему информацию. Десять недель спустя он, наконец, нашел моих родителей. Оба были живы, но мать была парализованным инвалидом больше семи лет. Конечно, я ничего не знала об этом, и, как я обнаружила позже, они не получили ни одного из моих писем. Мои тюремщики не допускали общения с посторонними.

Выписка из больницы

Вследствие того, что я претерпела операцию по борьбе с туберкулезом костей, я не могла ходить. Когда я выздоровела до такой степени, что могла сидеть в инвалидном кресле, врач почувствовал, что необходимо перейти от больничных условий. Он привез меня в свой дом в пригороде, где его милосердная жена купила мне мою первую гражданскую одежду и обувь.

Все время, проведенное мной в больнице, дорогие старики, которые приняли меня в свой дом в ту страшную ночь, регулярно навещали меня. Они приходили почти каждый день, принося букет полевых цветов, чтобы украсить больничную палату. Я ждала их приезда и жадно смотрела, когда на больничном дворе появятся маленькая лошадь с повозкой. Когда цветы перестали цвести, она делала букеты из цветной бумаги, чтобы подбодрить меня. Я любила их так, как будто они были моими собственными плотью и кровью.

В день, когда я вышла из больницы, они были там и спросили, хочу ли я поехать к ним домой. Я заплакала и сказала, что я бы с удовольствием, но еду с врачом в его дом. Когда врач увидел, что я плачу, он быстро заверил меня, что все будет в порядке, если я поеду туда. Он довез меня туда на своем автомобиле и часто навещал меня, привозя свежие фрукты и овощи.

Я пробыла там шесть недель, а затем вернулась в дом врача. Около года после выхода из больницы я жила то в семье врача, то в той первой семье. Из-за того, что мои волосы по-прежнему отказывались расти, я носила пылезащитные колпаки.

Возвращение в родительский дом

Настал день, когда я достаточно восстановилась, чтобы собирать яйца, вытирать пыль с мебели, мыть и сушить посуду. Врач связался со стариками и дал им чек, чтобы они купили мне чемодан и одежду. В назначенный день он пришел, чтобы отправить меня домой к моим родителям. Многие люди дали мне денег, которые были тщательно зашиты в моей одежде.

Когда мой благодетель посадил меня на поезд, он предупредил меня: «Шарлотта, не ешь ни кусочка пищи или конфет, не прикасайся ни к чему, кроме того, что этот человек даст тебе, потому что он будет заботиться о тебе». После езды на поезде я была доставлена на корабль и отдана под защиту другого человека с такими же строгими инструкциями и мерами предосторожности. Через две недели корабль пришвартовался в Соединенных Штатах. В порту меня встретили другие люди, которые посадили меня на поезд, под присмотр проводника. Он был очень добр ко мне и принес мне всю еду, которую я могла съесть. К тому времени у меня не было ни копейки, и он дал мне несколько серебряных долларов.

В поезде я провела три дня, и когда мы были за сорок или пятьдесят километров от дома моего отца, я была весьма взволнована. Проводник принес мне бутерброд, два серебряных доллара и помог мне сойти с поезда. Мой родной город был очень маленьким, но значительно вырос за двадцать четыре года. Поезд уехал, и я стояла на платформе совершенно нового вокзала, чувствуя огромное одиночество, страх и замешательство. Я сделала глубокий вдох, прошла внутрь и спросила у прохожего, как пройти к дому моего отца.

Я выросла в деревянном доме, но этот был новый из кирпича. Когда я позвонила в дверь, мое сердце билось очень быстро, и я тяжело дышала. Дверь открыл сгорбленный и морщинистый старый джентльмен с седыми волосами, и я спросила моего отца. Когда он спросил, кто я, я назвала ему свое реальное, а не монастырское имя. Слезы хлынули из его глаз, когда он удивленно и с трепетом сказал: «Хюки»? Это было прозвище, данное мне, когда я была маленькой девочкой. Мы обнялись и расплакались от радости нашей встречи. Когда я спросила о моей матери, он уклонился от ответа и стал задавать мне вопросы. Когда я продолжала нажимать на него, он сказал мне, что она очень больна и, наконец, привел меня в ее комнату.

Мой разум пошатнулся от шока, когда я увидела ее лежащую, полностью парализованную. Она зачахла до жалких тридцати одного килограмма, почти все ее прекрасные волосы уже выпали. Она была похожа на хрупкий скелет, и я едва могла поверить, что это бледное, изможденное существо — все, что осталось от моей красивой, сильной матери, какой я ее помнила.

Волны тошноты и тьмы охватили меня, и я чуть не рухнула в обморок. Мой папа нежно поддержал меня и помог перейти в соседнюю комнату,  где я упала на кровать, рыдая, и  вскоре провалилась в глубокий сон. Возбуждение от моего возвращения на родину в сочетании с шоком при виде родителей, разбитых возрастом и болезнью, было слишком большим для меня.

В 2:30 ночи я проснулась от сильной боли. Когда мой отец вызвал медсестру проверить меня, она посоветовала ему немедленно вызвать семейного врача. Он был моим крестным отцом и выпустил меня в мир, и он отказывался верить, что я действительно Шарлотта, пока не увидел родинку на спине. Меня сразу отвезли в больницу, где я пробыла четырнадцать недель. Мой отец был очень богатым человеком и оплатил все счета. Мой крестный отец возместил тем за границей, кто оказал поддержку и помог мне. В благодарность тем, кто спас мою жизнь, мой папа также послал им щедрые подарки.

В больнице я прошла вторую операцию на левом бедре из-за туберкулезного состояния костей. Когда скорая помощь привезла меня домой, меня положили в инвалидное кресло, и мой отец учил меня, что я должна есть, спать и восстановить силы. Мне дали книги для чтения, но как я ни старалась, я не могла запомнить ничего из прочитанного. Я стала чрезвычайно всполошенной, и через две недели мой лечащий врач вызвал семейного врача и сказал ему, что у меня полный нервный срыв, и меня следует поместить в санаторий. Мой отец отказался, не желая, чтобы я снова уехала после того, как так долго пробыла вдали от него.

Я была настолько худой, хрупкой и лысой, что мои родственники быстро перевезли меня в дальнюю комнату, с глаз долой, когда неожиданно к ним пришли друзья. Они стыдились того, как я выглядела, и это разбило мне сердце и было настоящим источником горя для меня. Из-за этого я была очень застенчива и очень замкнута в себе.

Все мои братья и сестры получили высшее образование в то время, как я была заперта в иноземном монастыре, молясь за потерянное человечество и проливая свою кровь за грехи мира. Как-то это не кажется справедливым.

Когда я смогла вставать с инвалидной коляски и понемногу ходить, одна из моих сестер назначила встречу с косметологом для лечения кожи головы. Однако, когда они они положили мне на голову теплые полотенца и масла, я потеряла сознание, потому что была очень больна. Месяцами продолжающееся лечение было успешным и, наконец, в один прекрасный день волосы снова начали расти. После того, как я стала более презентабельной, мои родственники начали покупать мне дорогую одежду, и я должна была учиться, как поступать, как носить одежду, и т.д., все снова и снова.

Когда мое состояние стало намного хуже, мой папа в конце концов дал согласие на то, чтобы я уехала за тысячу километров к моему дяде Джону. Я жила там в течение года, но на моей голове все еще было очень мало волос. Это было источником большого стыда и смущения, и я стала своего рода отшельником. Однажды мой дядя попросил меня посетить с ним нескольких соседей, но я кинулась в свою спальню, опасаясь быть рядом с другими людьми. Тем не менее, когда я поняла, что это причиняет ему боль, я передумала, оделась и пошла с ним. Несколько дней спустя он попросил меня забрать пакет у этих соседей, и это было в первый раз, когда я вышла одна.

Похищение

Пройдя пару кварталов, я почувствовала, что что-то не так — как будто кто-то следил за мной. Когда я обернулась, за мной на близком расстоянии шли четверо больших мужчин. Один назвал меня моим монастырским именем, предупредив меня не двигаться и не издавать звуков. Я была парализована ужасом так, что не могла пошевелиться. Они быстро подошли с обеих сторон, схватили меня и бросили в свою машину между передними и задними сиденьями.

Когда они умчались, меня вынудили лечь на пол и покрыли грязным ковриком, в то время, когда  я молила о пощаде. Когда я лежала на полу под их ногами и была охвачена страхом, я слушала и поняла, что на самом деле это четыре католических священника в штатском. Мы ехали всю ночь и весь следующий день и ночь. Следующим утром мы въехали в пригород крупного города и остановились у края тротуара. Все это время мне было очень больно и тесно от вынужденного лежания на полу во время этого дикого передвижения.

Я понятия не имела, где мы были, но когда мне было позволено сесть, я медленно распрямила затекшие мышцы и больную спину. Я застыла от ужаса, когда увидела, что мы припарковались перед женским монастырем. Мое сердце упало, и я в ужасе дрожала. Мне было жаль, что я не умерла. Я отчаянно молилась Деве Марии о сердечном приступе, а затем стала призывать Святого Иуду, Святого Варфоломея и всех других святых покровителей, которых только смогла вспомнить.

Они вытащили меня из автомобиля, идя по одному с каждой стороны, и вместо того, чтобы войти в женский монастырь, они вели меня квартал за кварталом по улице. Наконец, шагая, глядя на пальцы своих ног, опустив глаза, я была приведена к порогу дома священника, по соседству с большим костелом.

Они поспешно повели меня внутрь, по коридору, через кухню, а затем вниз, в подвал. Там открылась секретная, запертая дверь, выявив туннель, который вел назад, много кварталов под землей, в монастырь! Как обычно, они утаили мой уход, не оставляя следа, в случае, если бы нас увидели. Как всегда, они вышли, чтобы обмануть мир и скрыть свои темные и злые дела.

Епитимья за побег

В конце длинного туннеля была еще одна дверь, но не было никакого способа открыть ее. Тем не менее, один из священников точно знал, где находится секретная кнопка, и когда он нажал на нее, большая, тяжелая дверь бесшумно распахнулась. За ней стояла и ждала игуменья. Ее жестокое лицо было мрачным и твердым, она как отрезала: «Приведите ее сюда». Я много раз видела этот беспощадный взгляд прежде, и это было как повторение тысяч других ужасающих кошмаров боли и страданий.

Игуменья молча повела меня в другую комнату и жестко приказала мне пасть ниц на пол. У меня не было никакого выбора, кроме как подчиняться, как это было и раньше очень много сотен раз. Игуменья позвонила в колокол, и неожиданно появились две монахини и установили на полу рядом со мной странно выглядящий предмет. Она вручила каждой сестре кусок веревки, и они надежно связали мне руки и ноги. Они действовали тихо и быстро, и, очевидно, имели большой опыт в этом.

Предмет на полу был паяльным факелом, но я никогда не видела и не знала, что это было. Игуменья дала быстрое указание, и монахиня зажгла его. Одна монахиня взяла меня под руки, другая - за лодыжки, и они подняли меня. Игуменья подошла и остановилась надо мной, требуя, чтобы я сказала, что я извиняюсь за зло, которое сделала, отрекаюсь от побега из монастыря и обещаю, что никогда больше не убегу.

Я знала, что убегу при первой же возможности и никогда не дам такое обещание. На основе большого опыта я знала, что столкнусь с болью и пытками, независимо от того, что я сказала или не сказала. Не было никакого милосердия или избавления, независимо от обещаний. Я была опытным человеком в понимании двуличности, лжи, лицемерия и предательства в монастыре. Все было разработано так, чтобы обмануть и завлечь неосторожного. Не было абсолютно никакой возможности выиграть справедливое слушание дела во время разбирательств.

Когда игуменья умирает, у них всегда есть три-четыре замены, одна из которых может занять ее место. Их всегда выбирают за их жесткое, безжалостное и бесчеловечное игнорирование страданий и несчастий и отсутствие сострадания. Должно быть, она показала себя полностью лояльной к системе со всей ее гнилью и даже смаковала и наслаждалась всеми грубыми методами.

Игуменья повторила свое требование три раза, но я встретила их с мрачным молчанием. Она дала указание опустить мое тело на факел. Естественно, я кричала и билась, брыкаясь и извиваясь, пытаясь спастись от беспощадного огня под моей спиной. Когда моя одежда загорелась, я корчилась и визжала в агонии, когда плоть шипела и пузырилась, в то время как неустанные и бесчувственные сестры крепко держали меня над огнем. Наконец, игуменья решила, что я горела на сегодня достаточно и прокатила меня по грязному ковру, чтобы задушить пламя. Я была, как дикое существо, пульсирующее с невероятной раскаленной добела болью и страданием.

После того, как она сделала это, монахини грубо бросили меня на пол, и я закричала еще громче, поскольку опаленная и покрытая пузырями плоть на моей спине содралась. Потом меня поместили в больницу, где я была выложена на деревянную плиту. Меня положили на живот, потому что спина была ужасно опалена. Страдания и мучения от ожогов были неописуемы. После этого игуменья и монахини вышли, закрыв и заперев дверь. Снова я стала узницей тех, кто не имел сердца и совести, и жил, причиняя страдания и пытки каждой беспомощной жертве.

Я умоляла и плакала, со стоном выпрашивая воду, когда монахини проходили мимо, но они были роботами, запрограммированными игнорировать страдания, и они не остановились. Мои жестокие похитители думали, что я, безусловно, умру, и я тоже в это верила. Поскольку я продолжала жить, игуменья вызвала врача. Я часто задаюсь вопросом, какую ложь она сказала ему, чтобы объяснить ужасные обширные ожоги на моем разрушенном теле. Он пришел через нескольких недель, чтобы перевязать и подлечить от ожогов. Один несчастный день медленно переползал в другой.

Епитимья на кухне

Прошли месяцы, прежде чем я смогла ходить. В первый день, когда я смогла подняться, меня сопроводили в огнеупорную, где подавали блюда. Как обычно, у каждой монахини было свое место за столом, но для меня места не было. Игуменья приказала мне идти в угол комнаты. Там полку можно настраивать по росту монахини, и на ней была моя оловянная чашка черного кофе и сто грамм хлеба. Я должна была стоять носом в угол, чтобы съесть мой скудный паек.

Вечером, когда меня снова сопроводили в огнеупорную, полка была пуста, и игуменья провела меня в другое место, за последние три статуи. Они взяли из оловянной кастрюли все мои овощи и положили их на пол, 50 граммовый кусочек хлеба и оловянную чашку кофе. Я должна была сидеть на полу и есть с пола, и так продолжалось месяцами.

Однажды я попросила разрешения поговорить с игуменьей. Я сказала ей, что если она не будет принуждать меня ко греху, я не нарушу правил монастыря. Она надменно сообщила мне, что, если я буду соблюдать все правила, в один прекрасный день меня выпустят во двор на короткий период отдыха.

Несколько лет назад я научилась никогда не доверять и не верить в ложь бессовестных игумений в монастыре. Они были мастерами обмана, манипуляции и садистской жестокости. Мне давно стало понятно, что моя жизнь должна стать одной постоянной епитимьей и страданием, потому что я осмелилась попытаться уйти из монастыря. Абсолютно все, что было предельно тяжелым, она делала с удвоенной силой, не обращая внимания на то, каково это было. Это было ее всеобщей кампанией, чтобы сломать меня полностью, и ничто из того, что она придумывала, не казалось ей слишком жестоким, бесчеловечным или болезненным.

Епитимья в ванной

Однажды утром я была доставлена для епитимьи к длинному металлическому корыту, служившему монахиням в качестве ванной. Мне было приказано содрать одежду, надеть ночную рубашку из марлевки и войти в ванну с водой. Игуменья схватила меня за голову и опустила мое лицо в грязную воду, затем вверх, а затем обратно в воду. Я едва могла перевести дыхание и задыхалась, когда она продолжала это непрерывно. Я настолько истощилась, что рухнула в ванну, будучи настолько слабой, что я уже не могла сопротивляться и даже бороться, несмотря на страх удушения и утопления. Психические и физические нагрузки такого наказания трудно описать.

Две маленьких монахини вытащили меня из резервуара, вялую и в полубессознательном состоянии, задыхавшуюся, с рвотным и удушающим кашлем. Они крепко держали меня, в то время как две другие начали бить меня со всей силой жесткими, режущими, бичующими кнутами; цепи и острые металлические зубья злобно вонзались и кромсали сквозь тонкую мокрую ночную рубашку из марлевки. Вскоре я была пропитана собственной кровью, все мое тело было разодрано.

Гноящийся палец

В монастыре жалобы и ропот строго запрещены и навлекали быстрые и суровые наказания. Поэтому вы учитесь выносить все, без надежды на какую-либо помощь. На моем пальце развилась гнойная инфекция, и с каждым днем становилось все хуже. Ужасно опухший и болезненный, он пульсировал так, чтобы я больше не могла этого игнорировать. Его нужно было вскрыть, чтобы снизить давление. В тот день я была назначена исполнять обязанности на кухне, и я знала, что мне в течение всего дня предстоит держать руки в горячей мыльной воде во время мытья и уборки.

Когда я попросила у игуменьи разрешения поговорить с ней, она посмотрела на меня, но дала согласие. Положив свой палец на рабочий стол кухни, чтобы она увидела, я объяснила, как ужасно болезненно это было, и попросила, если можно, передать обязанности другой монахине, чтобы держать его вне воды, пока не станет лучше. Она взглянула на него и быстро, как вспышка, выхватила топорик для мяса, и, прежде чем я поняла, что происходит, жестоко рубанула палец со стороны инфекции.

Хотя, к счастью, я упала в обморок, они быстро привели меня в чувство. Игуменья сердито огрызнулась на меня и сказала: «Теперь перестань дурачиться, придумывая оправдания, и займись мытьем». У меня не было выбора, кроме как подчиниться, и я работала, как раб, в горячей, мыльной воде целый день, несколько раз падая в обморок от бесконечной боли.

Побег

Таким образом, жизнь продолжалась, один тоскливый день за другим, с ужасными и мучительными епитимьями, навязываемыми одна за другой, ограниченными только демоническими фантазиями и устройствами бессердечной и беспощадной игуменьи. Эти ужасные женщины должны быть полностью одержимыми, чтобы делать то, что они делают.

Однажды меня снова привели в котельную, где находится угольная горелка. Она также использовалась в качестве камеры пыток и, как обычно, мне сказали раздеться до пояса. Меня принудили обхватить руками большую трубу с горячей водой и крепко привязали к ней мои руки и ноги. Затем игуменья засунула в горячие угли в печи кочергу, чтобы нагреть ее докрасна.

Сделав это, она медленно и кропотливо выжгла на моей спине три креста, вновь и вновь нагревая кочергу на углях, когда та охлаждалась. Из моего горла вырывались ужасные крики и жалкие, скулящие мольбы о милосердии, на которых, конечно, не было ответа. Мои ноздри ощущали тошнотворный едкий запах моей собственной горящей плоти. Ужасные конвульсии гнева и полной ненависти к моим мучителям бурлили во мне.

После более чем двадцати восьми отчаянных, несчастных месяцев плена, этим злым людям едва не удалось уничтожить меня во второй раз. Полную безнадежность, которую я испытывала, очень трудно описать словами для тех, кто никогда не проходил через это.

В другой день игуменья вызвала восемнадцать из нас следовать за ней. Как обычно, мы боялись, потому что никогда не знали, что ожидает нас, когда мы были вызваны. Мы молча плелись за ней. Она привела нас на кухню на первом этаже. Вручив нам семь мешков бобов, она отперла дверь, ведущую во внешний двор, который расположен за высокими стенами. Фактически, нам позволили период отдыха!

Мы едва могли сдержать нашу радость и удивление, когда вышли на свежий воздух и солнечный свет, в первый раз. Для тех, кто никогда не был лишен таких обычных вещей, это может показаться странным, но мы прошли всего несколько шагов по дворику и нетерпеливо упали в сочную зеленую траву, жадно вдыхая ее аромат и хватаясь за нее.

Лежать там — было подобно небесам, невероятно прекрасное и насыщающее наши обделенные чувства, которые так долго были заключены в тюрьму в стерильных стенах монастыря и в пещерах. Мы лежали рядом, наслаждаясь воздухом, травой и солнечным светом, и, должно быть, представляли собой странное зрелище. Мы были буквально опьянены всем этим.

Когда мы лежали там, снаружи к тяжелым железным воротам, громыхая, подъехал грузовик с углем. Мужчина взял из грузовика тачку и начал ее грузить. Отперев ворота, он открыл их, чтобы подвезти уголь к подвальному скату за углом здания. Мы все еще тихо лежали после того, как украдкой поспешно посмотрели, что происходит. Мы быстро отвернули наши головы, ибо это было наказуемым грехом смотреть на любого мужчину, кроме священника или епископа.

В моей голове пронеслась дикая мысль. Если бы я послушалась этой мысли, то смогла бы убежать из открытых ворот, когда он медленно совершал свои повторные поездки к скату. Однако нерешительность парализовала меня, впрочем, я и не могла двигаться, потому что до такой степени я была натренирована страхом повиноваться правилам. Он совершил несколько ходок и, наконец, погрузил тачку на грузовик и закрыл внешние ворота. Мое сердце упало, когда я услышала звук закрывающихся ворот, но потом забилось вновь. После монастырской тишины мой слух был настолько чувствительным, что мне показалось, что звук закрывшихся ворот звучал по-другому. Может быть, в замке произошел сбой, и он не закрылся? Это было невозможно, но если бы это было правдой?

Из этих мыслей мое сердце, казалось, стучало так громко, что я осторожно поглядела на других монахинь, чтобы убедиться, не услышали ли они его. Но они все еще нежились в свежей зеленой траве, наслаждаясь солнцем и свежим воздухом и ничего не замечали. Очень осторожно я встала на ноги, двигаясь тихо, чтобы не мешать им, и скользнула к воротам.

Украдкой, я оглянулась на монастырь, чтобы увидеть, не наблюдают ли за мной. Приблизившись к воротам, я запаниковала и побежала. Когда я толкнула большие ворота, они легко распахнулись. Я потеряла равновесие и упала головой на угольную тропинку, ободрав лицо, руки и колени. Я быстро вскочила и затворила за собой ворота, и защелкнув пружинный затвор, надежно заперла их. Я не хотела привлечь внимание бегом, но мои ноги сами бежали по тротуару.

Это было невероятно! Я снова была свободна! Наконец, я была вне тюремных стен монастыря. Это был прекрасный день, но очень ветреный, в результате чего моя одежда и покрывало били меня по всему лицу. Я едва могла видеть, куда иду. Вдруг я наткнулась на мужчину, и в отчаянии я схватила его за руку и, задыхаясь, испуганным голосом произнесла: «Пожалуйста, помогите мне! Спрячьте меня быстрее. Я только что сбежала из монастыря».

Это испугало его, и он выглядел потрясенным, но он сказал: «Пойдемте со мной, и я помещу вас в своем сарае». Он только что выгрузил в здании свежее сено, и я начала подниматься вверх по лестнице, чтобы скрыться на чердаке. Он остановил меня, сказав, что он думал о лучшем месте для меня, где я могла бы остаться. Я последовала за ним в его дом, где он быстро объяснил жене, что происходит. Они открыли дверцу в углу потолка кухни и подняли меня на чердак.

Эта драгоценная пара, в их тридцать лет, была очень добра ко мне. Они подняли на чердак подушки, одеяла, пищу и воду. Я пряталась там всю ночь и в течение следующего дня. При наступлении сумерек я сказала им, что должна отправиться в путь, чтобы идти в темноте. От них, в первый раз, я узнала, где именно я была заключена в тюрьму в течение двух лет. Они снабдили меня картой, и, когда мы смотрели по ней, обнаружили, что я была похищена на расстоянии в 1000 километров. Карты пометили так, чтобы я могла найти дорогу обратно в дом дяди Джона.

Дама упаковала коробки с едой, дала мне семьдесят пять центов, настояла, чтобы я взяла несколько вещей из ее гардероба для поездки, и проводила меня. Я все еще была лысой, поэтому она дала мне шерстяную шапочку. Я должна была идти босиком, так как у меня не было обуви и носков, и у моих друзей не было ничего, что подошло бы мне. Несомненно, я выглядела специфично, одетая в одежду на три размера больше моего, когда я начала свой поход, для безопасности пытаясь путешествовать автостопом по пересеченной местности.

Я шла и шла, пока мои ноги не отяжелели, и я очень устала и почувствовала, что не могу идти дальше. Когда я остановилась у дома, чтобы попросить разрешения поспать на веранде или в гараже, леди взглянула на меня и захлопнула дверь перед моим носом. Я устало побрела обратно к дороге, удрученная, напуганная и полностью обескураженная. Только мысль об ужасах позади удержала меня от того, чтобы полностью сдаться.

Эти благоустроенные люди, в безопасности в своих теплых домах, в удобных кроватях с полными желудками не могли представить в своих самых смелых фантазиях, что происходит так близко от них. Правда была слишком страшной, чтобы поверить, поэтому хорошие люди просто отрицают это. Обессиленная, я споткнулась и наполовину упала в канаву, пока свет в доме не погас. Затем я выползла, проскользнула к дому и легла рядом, погрузившись в прерывистый сон. Я была рада, что взяла с собой свое тяжелое, святое одеяние, потому что я завернулась в него, чтобы ночью не пропустить кусающий холод.

Когда рассвело, я нервно очнулась и снова продолжила идти. Я была переполнена страхом, потому что не знала, что могут сделать мне люди. После того, как я съела все, что привезла с собой, я останавливалась и по пути просила еды. Некоторые из них были добрыми и давали мне хорошую еду, другие резко отказывались и захлопывали дверь перед моим носом.
Прошли дни и недели, как я мучительно шла по сельской местности. Никто не предложил мне обувь, и мои ноги стали настолько плохими, что я плакала и молилась, чтобы умереть. Четырнадцать недель я передвигалась пешком и автостопом, выпрашивая пищу и место, чтобы лечь и поспать. Наконец, я была в сорока или в пятидесяти километрах от дяди Джона, согласно моим картам.

На вокзале я спросила, есть ли поезд в город дяди Джона и обнаружили, что есть один поезд, который придет в пять часов. Из скудного запаса монет, которые были даны мне, я отсчитала нужную сумму, купила билет и легла на станционной скамье, чтобы поспать. Хотя я была очень голодна, никто не предлагал мне еду.

В доме дяди Джона

Я села на поезд, и когда я пришла в дом дяди Джона, он сказал: «Боже мой, Шарлотта, откуда ты пришла?» Потом он показал мне письмо от моего папы, из которого было ясно, что мой отец был тем, кто поместил меня обратно в монастырь. В письме говорилось, что я в надежных руках, и что они знали, где я нахожусь. Мой отец был напуган, потому что моя мать-инвалид была очень больна. Каждый раз, когда кто-либо из членов семьи, особенно отец, приходили на исповедь, священник торжественно объявлял: «Не будет никакого прощения за ваши грехи, пока Шарлотта не вернется в женский монастырь».

Священник уверил моего папу, что, если моя мать умрет, она не сможет пойти в чистилище, но должна будет пойти прямо в ад. Мой измученный отец верил этому и отчаянно боялся этого страшного приговора его любимой жене. По его словам, отдать меня в монастырь было не так плохо, как осудить мою мать на ад. Когда я услышала это, я снова переполнилась гневом и неистово уверила своего дядю, что больше никогда не хочу видеть своего отца. Я бушевала, глубоко раненая, и чувствовала себя ужасно одиноко.

Евангелие

Дядя Джон начал делиться со мной тем, как его соседи-католики получили спасение. Это радикально изменило их жизни, особенно отца, который был алкоголиком, избивающим жену и ребенка. Когда моя тетя умерла, они оказали моему дяде такую заботу и любовь, что он посетил с ними богослужение пятидесятнической церкви. До 67 лет мой дядя-католик никогда не посещал церковь, кроме католической. Он был глубоко тронут служением и особенно молодыми людьми, которые очень отличались от мирских молодых людей- католиков, которых он знал.

После нескольких посещений церкви однажды вечером он вскочил со своего места и подбежал к передней части церкви с криком: «Боже мой, я потерян, я потерян, я потерян!» Он был известным местным бизнесменом, и когда был спасен, это наделало много шума. Позже он получил крещение Святым Духом. Бездетный вдовец, он пообещал отдать себя и все свое имущество Господу.

Когда он закончил это странное повествование, я подумала, что старик, должно быть, сошел с ума. Тем не менее, у меня не было другого места, куда я могла бы пойти, так что я просто ничего не сказала. В тот вечер я услышала, как он молится за меня, и снова на следующее утро. Каждый раз он просил Господа спасти меня. Это продолжалось по вечерам до конца его жизни.

Я была настолько больна, что мой дядя положил меня в больницу, заплатил по счетам, заботился обо мне, кормил, одевал меня. После того, как я вернулась домой, мой дядя сильно заболел, и его врач сказал, что его нужно положить в больницу. Я умоляла врачей позволить мне держать моего родственника дома и ухаживать за ним. Это был мой шанс отплатить ему за его доброту ко мне. Врач согласился, однако ему постепенно становилось все хуже и хуже.

Смерть дяди

Через несколько дней мой дядя позвал меня и сказал: «Дорогая, я иду домой, чтобы быть с Господом. Я хочу, чтобы ты позвонила отцу и сказала ему, что мои похороны будут здесь, в этой церкви». Он сказал мне, которого гробовщика позвать, и также упомянул, как провести похороны. Я был ошеломлена, не веря своим ушам. Он улыбнулся, посмотрел мне в лицо, потом закрыл глаза и ушел.

Когда я поняла, что он умер, меня охватили волны ужасного горя. Этот человек был всем, что у меня было в жизни. Вся моя шаткая безопасность была сметена. Я была потеряна и предана всеми, кроме этого человека. Я чувствовала, что у меня отняли все, чем я дорожила и ценила в этом мире. Я упала на его безжизненное тело, плача неистово и истерично: «Если Бог есть, почему, почему Ты забрал его от меня? Он - все, что у меня есть. Это не справедливо! Это не справедливо».

Наконец, я взяла себя в руки и начала выполнять инструкции моего дяди. Я позвонила пастору, гробовщику, выбрала гроб, разослала телеграммы и сделала все для похорон. Дядя Джон никогда не говорил своим родственникам, что покинул католическую церковь, потому что он знал, что они отвергнут его. Конечно же, когда они узнали это, ни один родственник не приехал на похороны и не послал цветы. Люди из церкви знали о моей глубокой привязанности к моему дяде, и некоторые оставались со мной в доме в течение шести недель. Когда им нужно было вернуться домой, они сказали мне взять все, в чем я нуждалась, в продуктовом магазине, и они оплатили все счета.

Рождение свыше

Через семь месяцев после смерти дяди Джона я попросила врача выписать меня, чтобы вернуться к работе. Я ненавидела быть зависимой и очень хотела сама себя обеспечивать. Я поехала в соседний штат и сдала экзамен на медсестру. Через несколько дней меня взяли в крупную католическую больницу медсестрой. Несмотря на все горячие молитвы дяди Джона и других, я все еще не была спасена.

В течение трех лет я работала там и была в состоянии поддержать себя. Какое это великолепное чувство после такой продолжительной болезни и зависимости от других. Когда женщину-проповедницу из Ассамблеи Божьей стали готовить к серьезной операции, меня назначили к ней медсестрой. После операции она проснулась, прославляя Бога за то, что Он сохранил ей жизнь, и попросила меня прочесть вслух из Библии. Я начала дрожать всем телом, поскольку, как католической монахине, мне никогда не разрешалось читать Библию. Тем не менее, я читала ее ежедневно в течение десяти дней, пока она была в больнице. Меня также назначили медсестрой у нее на дому.

Когда она была в состоянии, я сопровождала ее в церковь в центре города. Меня учили, что все не-католики — еретики, поэтому я сидела только с краю. Поскольку я посещала каждый вечер, моя работодательница подарила мне Библию. Дома у меня вошло в привычку спускаться в подвал, чтобы читать. Наконец, я упала на колени и сказала: «Если Бог есть, я хочу, чтобы Ты открылся мне». Много ночей я читала Библию, даже далеко за полночь.

Однажды ночью я во сне попала в озеро огненное и проснулась, крича. Моя работодательница заверила меня, что Бог пытался показать мне, что я была потеряна и должна попросить Иисуса войти в мое сердце и спасти от всех моих грехов. Я упала на колени и молила Бога не дать мне умереть, прежде чем я получу спасение.

Однажды вечером я пошла в церковь, ощущая, что я несчастна. Проповедник встал, чтобы читать свой текст, но я больше не могла терпеть. Вскочив со своего места, я побежала к алтарю, рыдая и крича, повторяя несколько раз: «Я не хочу идти в ад! О, Боже, помилуй меня, я не хочу идти в ад!» Я упала впереди, как бесформенная груда, и там плакала, исповедуя все свои гнилые грехи: ненависть, горечь, злые мысли и поступки. Я вылила все это, не заботясь о том, что меня слышат.

Какое это было освежение и очищение, когда я помолилась и получила прощение! Господь Иисус пришел в мое сердце и дал мне спасение, полное и бесплатное. Только те, кто испытал рождение свыше, будучи искуплены от рук врага Кровью Иисуса Христа, может понять сверхъестественную славу, облегчение и радость, которые наполняли мое существо в тот прекрасный вечер.

Встреча с католическими священниками

Моя подруга взяла меня на телеграф, где я телеграфировала моему папе, уведомив его, что я не католик, потому что я была славно спасена, покаявшись в своих грехах и приняв Иисуса Христа, как своего личного Спасителя.

Три дня спустя, сидя дома у окна, я выглянула, когда у входа завизжал и остановился автомобиль. Из машины вышли и направились к дому мой отец и два католических священника. Испугавшись, я быстро побежала на кухню и сказала подруге, что они пришли за мной. Она спокойно сказала мне идти к двери и пригласить их сюда. Поскольку я была спасена, она сказала, что нечего бояться.

Я сделала так, как она говорит, и проводила их в гостиную. Папа сразу же выпалил: «Шарлотта, мы пришли, чтобы доставить тебя домой». Я недоверчиво ответила: «Папа, я не собираюсь с тобой домой. Я остаюсь здесь и буду продолжать посещать церковь, где я нашла спасение. Я хочу узнать больше о Боге и евангелии Иисуса Христа». Фактически, они думали, что я все еще была тем же самым механическим роботом, которому промыли мозги, чтобы оставить в женском монастыре!

Мой отец выглядел обезумевшим и сказал: «Шарлотта, мы проехали более 1050 километров, чтобы приехать и отвезти тебя домой». После того, как я снова очень твердо сказала папе, что ни при каких обстоятельствах не собираюсь вернуться с ними, старший из двух священников вскочил на ноги. Он яростно закричал на меня: «Несомненно, ты знаешь, что ты сделала! Ты прокляла свою душу и проведешь вечность в аду. В один прекрасный день ты приползешь обратно в священную римско-католическую церковь на руках и коленях и будешь просить, чтобы на тебя читали новенны (новенна — традиционная католическая молитвенная практика, заключающаяся в чтении определённых молитв в течение девяти дней подряд — примечание переводчика). В один прекрасный день ты захочешь прийти к священнику на исповедь и получить отпущение грехов за твои ужасные грехи».

Я решила, что с меня хватит его бреда и угроз. Я протянула ему свою Библию и бросила ему вызов: «Если Вы сможете показать мне хоть один стих в Библии, где Бог говорит, что я должна пойти к человеку исповедовать свои грехи, я прямо сейчас встану на колени рядом с Вами и поползу обратно в католическую церковь!»

Его лицо покраснело от ярости, он выхватил Библию у меня из рук и бросил ее на пол. Он встал ногой на мою прекрасную Библию и развернулся всем своим весом, разрывая ее на части, ломая переплет. Если бы он поставил ногу на мое лицо, это принесло бы мне меньше боли, чем видеть то, что он сейчас сделал. Благодаря этой Библии я нашла истину и уверенность в спасении.

Если бы у католических священников была власть, они прошлись бы по всем домам, изъяли все Библии, облили бы их бензином и все их сожгли. Когда они приходят к власти, Библия становится запрещенной.

Священник начал произносить на меня все проклятия отлучения от католической церкви, потому что я носила святую одежду и посмела снять ее. Сначала он проклял мои глаза, что они будут гнить и выпадут из моей головы. Я плакала истерически и страшно, потому что я еще не знала очень многого о том, чему учит Библия. Когда я бежала из монастыря, у меня было только 4 процента зрения в левом глазу и восемь процентов в правом. Я была практически слепой из-за порочного обращения со мной демонически водимой игуменьи, поэтому это проклятие испугало меня.

После этого священник проклял каждый жизненно важный орган в моем теле и повелел, чтобы личинки пожирали эти органы. Он бубнил:

«Властью Господа всемогущего, Отца, Сына и Святого Духа, и святых канонов, и всего непорочного, Девы Марии, Матери Божией, и всех апостолов, евангелистов и святых невинных, которые в виде Агнца найдены достойными петь новые песнопения; и всех святых мучеников и святых исповедников; и всех святые служанок (т.е. монахинь и сестер) Господа, и всех святых вместе с избранными Бога, мы отлучаем Шарлотту от порога римско-католической церкви, так что она будет мучиться вечными страданиями вечно, и огонь, который горит, никогда не погаснет.

Пусть Бог Отец, который сотворил человека, проклянет ее; пусть Сын Божий, Который пострадал за человека, проклянет ее; пусть Святой Дух, Который дан нам в крещении, проклянет ее; пусть святой крест, на который Христос сошел, торжествуя над Его врагами, проклянет ее; пусть Пресвятая Богородица, вечная Дева Мария, проклянет ее; пусть Святой Михаил, хранитель святых душ, проклянет ее; пусть все ангелы, архангелы, начала и власти, и все небесные армии проклянут ее; пусть достойные похвалы патриархи и пророки проклянут ее; пусть святой Иоанна предтеча и креститель Христа, и святой Петр, святой Павел, святой Андрей и все апостолы Христа вместе с другими учениками, даже четыре евангелиста, которые своей проповедью преобразовали весь мир, проклянут ее.

Пусть участники и исповедники, которые своими добрыми делами угодили Богу, проклянут ее. Пусть хоры святых служанок Господа, (монахинь и сестер), которые ради чести Христа отреклись от предосудительного тщеславия мира, проклянут ее; пусть все святые, от начала мира во веки веков возлюбленные Богом, проклянут ее; пусть небеса и земля и все святое в них проклянут ее.

Пусть она будет проклята везде, куда бы она ни пошла, находится ли она в доме, находится ли она в поле, находится ли она в дороге, находится ли она в пути, находится ли она в лесу, находится ли она в воде, находится ли она в церкви, пусть она будет проклята в жизни, пусть она будет проклята в еде, пусть она будет проклята в питье, в голоде, в жажде, в посте, во сне, в дремоте, в бодрствовании, при ходьбе, в положении стоя, сидя, лежа, в работе, в отдыхе».

Все это было сказано на латыни, и некоторые заявления были настолько грязные, что не прилично даже повторить их. Конечно, все это шло прямо из адской бездны. Другие более грязные части, пропущенные здесь, легко изрекались римско-католическим священником по его «святой» привычке.

Проклятие продолжалось: «Пусть она будет проклята во всех способностях ее тела; пусть она будет проклята внутренне и внешне, пусть она будет проклята в волосах головы своей, пусть она будет проклята в ее мозгу, пусть она будет проклята в верхушке ее головы, в висках, во лбу, в ушах, в обоих бровях, в обоих щеках, в обоих челюстях, в обоих ноздрях; в зубах — кусающих и пережевывающих, в губах, в горле, в обоих запястьях; в руках, в пальцах, в груди, в сердце и всех внутренних частях, вплоть до самого желудка; в почках, в паху, в бедрах, в коленях, в ногах и в миндалинах.

Пусть она будет проклята от верхушки головы до подошвы ее ног, да не будет найдено в ней ничего здорового; пусть Христос, Сын Бога живаго, проклянет ее со всей Своей силой и могуществом» (это причинило мне боль больше, чем все остальное)

В течение всей этой тирады проклятий и обвинений мой бедный отец стоял, как бледная и молчаливая статуя. Он был полностью связан традициями, темнотой, суевериями, неграмотностью и беззаконием римского католицизма. Когда священник закончил свое ужасное осуждение, я дрожала от страха и истерически рыдала. Помните, я была еще младенцем во Христе и не была освобождена от ужасных страхов, вселенных годами мучений и давления в системе римской католической церкви.

Водное крещение

Это произошло в 1946 году, когда мой отец вышел за дверь с теми двумя священниками, и я осталась с разбитым сердцем. Я находилась в оцепенении, в состоянии эмоционального шока, но в тот вечер пошла с моей пациенткой на собрание пробуждения. Проповедь была о крещении водой верующих. Все это было ново для меня, поэтому я пошла к пастору и попросила список всех мест Писания про водное крещение.

Я хотела знать истину, поскольку я пришла из грубейшего заблуждения и должна была убедиться, что Библия действительно этому учит. Когда мы пришли домой, я сразу пошла в подвал изучать Священные Писания и молилась, чтобы Господь открыл мое понимание. В течение ночи я изучала и молилась, и к утру я знала, что должна креститься в воде, как учит Писание.

Следующим вечером я пошла в церковь, а затем была крещена в ледяных водах реки Миссисипи. Когда я вышла из воды, многие недуги, болезни и боли были чудесным образом удалены из моего тела.

Крещение Святым Духом

Позже, в церкви я узнала о крещении Духом Святым. Я снова запросила и получила список мест Писания по этому учению. Я погрузилась в другую сессию обучения в подвале, чтобы узнать, чему учит Слово Божье.

К нам домой пришли семь священников, блефуя, смотря на меня и угрожая. После их ухода я проплакала в течение всего дня, до такой степени, что мое лицо распухло, и глаза покраснели. Я поняла, насколько сильными и цепкими могут быть старые душевные связи с демонической религиозной системой. Имейте в виду, что я была поймана в эту религиозную ловушку с рождения и насквозь пропиталась силой, которая питает эту злую систему.

Тем вечером я почти не присутствовала в церкви, но все равно пошла туда. Темой проповеди было распятие на кресте Христа, и это отбило у меня охоту туда идти. Я хотела подождать на улице в машине, но дама, с которой я осталась, попросила меня войти внутрь. Для меня крест был тем, чего я научилась бояться и ненавидеть.

Ужасные воспоминания о страшных пытках, мучениях, злоупотреблениях и страданиях были связаны с этим грубым, пропитанным кровью крестом в монастырских камерах пыток. Сколько раз я съеживалась и стонала после бичевания плетьми, когда игуменья натягивала жесткий металлический терновый венец на мою травмированную, лысую голову. После этого, нагруженная неотесанным, тяжелым, 2,5-метровым крестом, лежащим на моей хилой, рваной спине, мне приходилось нести его, шатаясь, по всей комнате, пока я не падала. Я была настолько слаба, что никогда не могла пройти очень далеко.

В монастыре была еще одна ужасная камера на два этажа под землей, где я несколько раз была вынуждена лежать на грязном полу в форме креста, не двигаясь, три дня и три ночи без еды и воды. В это время там были все священники и монахини с игуменьей, и они неоднократно ходили взад и вперед по моему телу. Это болезненное и унизительное испытание должно было научить меня смирению и покорности и сокрушить гордость. Неудивительно, что я вздрогнула и отшатнулась от слушания о кресте.

Однако, когда я послушала проповедь о том, что говорит Библия о значении креста, он предстал предо мной совершенно в новом свете. Я пришла в благоговение, когда в отношении него были изложены места Писания. К тому времени, как мы добрались до места, когда римский солдат пронзил Ему ребра, я плакала от реального понимания кровавой жертвы, которую Иисус принес для меня. Во время приглашения я пала на колени и попросила крещение Святым Духом.

Хотя я всегда очень сильно ощущала свой изможденный вид и отсутствие волос, в тот вечер в церкви я не заботилась о моих волосах, платье или о чем-либо еще. В конечном итоге, я растянулась на грязном полу, плача в течение часа. Много, много безбожных вещей вышло из меня в течение того времени сердечного поиска. Бог глубоко работал со мной, когда я положила всю свою семью на алтарь — брата, рукоположенного в сан священника, родителей, сестер и других братьев. Я попросила Господа спасти их любой ценой.

По возвращении домой я спустилась в подвал, чтобы провести время наедине с Господом. Там я всю ночь танцевала перед Господом. Следующим утром, когда хозяйка спустилась, чтобы проведать меня, она спросила, не голодна ли я, но я потеряла естественный аппетит. Каждый раз, когда я пыталась ответить ей, я говорила на языках и не могла говорить по-английски. Это продолжалось в течение двух дней и ночей, и я обещала Иисусу, что пойду куда угодно, куда бы Он ни отправил меня, чтобы свидетельствовать о Его славе.

Телеграмма о смерти отца

За три дня до окончания собраний пробуждения мне вручили телеграмму о том, что мой отец умер, и известили о времени его похорон. Мой отец лишил меня наследства, когда я отказалась уехать домой с ним и этими двумя священниками. Я боялась идти на похороны, и это было почти за 1100 километров, однако я послала цветы.

Моя мать сказала своему личному банкиру выделить для меня 12000 долларов из ее собственных денег, когда она узнала, что мой отец вычеркнул меня из завещания. Я даже не знала, что у нее были деньги, и когда ее поверенный сказал мне об этом, я заплакала от радости. На эти средства я смогла купить подержанный автомобиль и ткань для нового пальто, а остальные положить в банк.

Преследование священников

До того, как уехать из города, сестра Нила, молодая пятидесятническая евангелистка, пригласила меня приехать, чтобы повидать ее, если я когда-либо буду в Чикаго. Я сказала сестре Ниле, что планирую дать объявление о продаже моей мебели и всего остального в квартире. В первое утро пришли два священника, но не для того, чтобы купить, а чтобы преследовать. Мне пришлось пригрозить вызвать полицию, чтобы заставить их уйти. На следующее утро появился другой священник, чертыхаясь и пытаясь запугать этим экс-монахиню, которая публично пошла к пятидесятническому алтарю.

Я наняла женщину, чтобы она оставалась в моей квартире, пока все не будет продано. Я собрала вещи и переехала в большую гостиницу неподалеку. Здесь я лично знала владельца и распорядилась, чтобы никто не приходил в мою комнату. Чтобы увидеть кого-либо из посетителей, я могла спуститься в вестибюль.

Встреча с родным братом-священником

Однажды утром зазвонил телефон, и мне сказали, что меня пришли повидать три человека. Когда я спустилась, там стоял мой брат, священник, одетый в свою святую одежду, с двумя из моих сестер. Женщины повернулись спиной ко мне, но он прошел ко мне через вестибюль.

Моя мать умерла от инсульта, две недели назад. В бешенстве он плевался на меня: «Думаю, ты знаешь, что ты натворила». Он продолжил умалять меня и сказал мне, что я проклята навеки (потому что я нашла прибежище у ног Иисуса), и непременно буду гореть в аду вечно.

Он также заявил, что я раньше времени отправила маму в могилу. Представьте себе, мою мать, которая была полным инвалидом в течение семи долгих лет, пока я был заключена в заграничный монастырь! Он бушевал и наговорил много неприятных, болезненных утверждений и диких обвинений. После того, как он обрушил на меня весь свой гнев, он повернулся, чтобы уйти.

Я схватила его за руку и сказала: «Одну минутку, Чет. Сколько женщин ты разрушил в комнатке для исповеди? Я знаю о священниках, которые идут в дома, когда мужей нет дома». Он покраснел и сердито посмотрел на меня с ненавистью в глазах. Я продолжала: «Чет, ты когда-нибудь был в монастыре? Ты когда-нибудь лишал маленькую сестру ее добродетели?»

Он шипел проклятия себе под нос, потом бросился на меня и злобно ударил кулаком. Он был выше 1,80 метров ростом, большим человеком, так что я получила синяк под глазом и огромную шишку на голове, когда он сбил меня с ног. Мужчина за столом был свидетелем нападения и прыгнул в мою защиту. Он сказал ужасные вещи моему брату и приказал ему выйти из отеля и никогда не возвращаться.

Я оставила машину и пальто на хранение и села на поезд в Чикаго. Там я сняла гостиничный номер рядом с собранием, в котором работала сестра Нила. Я приходила каждый вечер, а затем, по ее приглашению, отправилась с ней, чтобы навестить ее семью. Оттуда мы пошли на собрание в штате Висконсин.

Лишение денег

Через несколько дней мне позвонил адвокат и сказал, что член моей семьи отсудил все мои деньги, которые мать оставила мне. После пререканий с юристами и судами они взяли все деньги, и мою машину, и пальто. Я плакала от их жадности и несправедливости всего этого, но фактически это еще ближе привлекло меня к Господу. Я приняла приглашение сестры Нилы, чтобы путешествовать с ней в течение тридцати месяцев.

Отец жив

Это произошло после того, как я вернулась на место, где сестра Нила служила на собраниях пробуждения. Я получила телеграмму. Моя младшая сестра попросила меня вернуться домой, потому что об этом попросил меня мой папа. Помните, до этого я отправила для него похоронный венок, потому что они уведомили меня, что он умер, так что это был шок. Моя семья намеренно привела меня к мысли, что он был уже мертв. Когда я приехала, моя сестра сказала мне, что мой отец был еще жив, ему было за восемьдесят, он был очень независимым и обеспеченным в финансовом отношении.

Я боялась, как он отреагирует на меня. Однако, когда я увидела его, он схватил меня и обнял, и сказал: «Хюки, ты прекрасно выглядишь». Он уезжал в поездку, чтобы увидеть других своих детей, но я была очень рада нашему воссоединению.

После того, как он через два месяца вернулся, он телеграфировал мне, чтобы я вернулась повидать его. Когда сестра Нила и я посетили его, он попросил у меня прощения за всю семью, что они сделали против меня. Его сердце, определенно, смягчилось по отношению ко мне, но он все еще не хотел моего Бога.

Спасение родного брата-священника

Позже, когда мы прибыли на западное побережье, я молилась до тех пор, пока Бог не дал мне благодать, чтобы позвонить своему брату, католическому священнику. Тогда он попросил, чтобы я простила его за то, что он ударил меня в отеле. В тот же вечер мы проехали двадцать километров к нему домой, где он ждал на крыльце. Примчавшись к машине, он схватил меня и держал, с тревогой спрашивая: «Ах, Шарлотта, ты простила меня?» Я заверила его, что я простила.

Я узнала, что в течение семи лет он жил в прелюбодеянии со своей экономкой. Когда он исповедовал своих прихожан, он чувствовал себя все более виноватым и лицемерным. Наконец, он уведомил папу, что он оставил католическую церковь и священство. Приехал епископ, чтобы убедить его удалиться в южноамериканский монастырь, чтобы поразмышлять и пересмотреть его решение, но он отказался.

Через шесть месяцев после его отлучения он женился на своей любовнице. Однажды, когда он был в магазине поддержанных книг и смотрел книги, он приобрел Библию короля Иакова. Благодаря тому, что он и его жена прочитали ее, они пришли к спасению через веру в Иисуса Христа.

Родная сестра

Он взял меня к сестре Конни, которая тут же сказала: «Я ничего не хочу у вас есть. Я католичка, и я умру в католической церкви». Она оттолкнула меня. Восемнадцать месяцев спустя она была доставлена в больницу для двойной операции зоба. Ее голосовые связки были разорваны, гортань повреждена, и она ослепла на оба глаза. Шесть недель спустя ее поразил артрит, скрутив обе ее руки и ноги. Врачи помогли выпрямить ноги, но она все еще не могла ходить и говорить. Терапевт работал с ней год, чтобы снова научить ее говорить. Я дала ей Библию, которую она быстро уничтожила.

Она услышала о враче-окулисте в Мексике и поехала к нему. Ряд операций восстановил зрение, но она по-прежнему отказывалась покаяться и обратиться к Господу. В 1964 году она проснулась с ужасной болью, и ей удалили большую опухоль с толстой кишки. Через десять дней она вернулась домой, но не обратилась к Богу. Прошло два года, и она снова стала мучиться ужасными болями. На этот раз обследование выявили метастазы рака по всему ее телу.

В отчаянии и страхе она позвала меня к себе помолиться за ее исцеление. Я пришла к ней и посоветовала ей просить у Бога прощения и готовиться к встрече с Ним, потому что она умирала. Ее плачущая семья собралась вокруг нее, и она в ужасе кричала: «О нет, я так боюсь, я боюсь, кто-нибудь, пожалуйста, помогите мне, я очень боюсь!» Она знала, что умирает, и ушла в вечность, крича от отчаяния и страха. Как трагично — отказываться от милости Господа так много раз. Через шесть недель после похорон ее муж отправился в небольшую церковь и воззвал к Господу, он был спасен и исполнен Духом Святым.

Младшая сестра

За эти годы я получила много писем ненависти от моей семьи, и каждый раз, когда я получала еще одно и прочитывала его, я ужасно расстраивалась. В конце концов, я перестала открывать их и хранила их в коробке в сейфе. Прошло четыре года, и я получила еще одно письмо от моей младшей сестры. Я почувствовала, что я должна открыть его и прочитать. Она была в критическом состоянии и написала, что верит, что если я приеду к ней домой, она поправится. Она попросила у меня прощения за все жесткие и унизительные письма, которые ранее написала мне.

В их доме мой шурин и племянница вышли, чтобы встретить меня, и было очевидно, что он был сокрушен, и его сердце было мягким. Он обнял меня, оторвав от земли, и мы оба плакали от радости. Он сказал диагноз ее болезни: неоперабельный рак желудка, и не было никакой надежды.

Моя сестра, маленькая, 1,5 метра ростом, женщина, ничего не могла есть и выглядела очень худой и истощенной. Я заверила ее, что Бог хочет спасти и исцелить ее, и она не умрет. Мы взяли её на собрание брата Уилльяма Бранхама в Ванадалию.

Я была весь вечер с моей бедной страдающей сестрой. Наконец, мы поместили ее в молитвенный ряд, где было сотворено много чудес исцеления во имя Господа Иисуса. Когда за нее помолились, она упала на землю, громко плача. С тревогой, я спросила, что случилось, и она всхлипнула: «Ах, Шарлотта, Бог исцелил меня, Бог исцелил меня!»

Она была голодна, и мы пошли в ресторан, чтобы поесть. Она съела хороший большой ужин, прекрасно спала всю ночь и проснулась без всякого следа от прежней боли и болезни.

Когда мы приехали домой, ее муж с трудом верил, что чудо действительно произошло. Однако, когда врач сделал новый рентген, он объявил: «Ваша жена здорова от верхушки головы до подошвы ног. Большей силой, чем я лечил ее». Через несколько недель моя сестра и ее муж были спасены и стали работники местной церкви.

Отец

Я поехала к моему отцу, когда ему было 93 года. Он сказал мне, что, когда я соберусь в церковь, он хочет пойти со мной. Три недели назад он полностью потерял зрение уже во второй раз. После того, как мы вернулись со служения и сидели в гостиной, он начал дрожать всем телом. Я быстро упала на колени рядом со своим стулом и беседовала с ним о принятии Христа, как Спасителя. Я читала Писание, показывая, что только Иисус может дать отпущение грехов, а не священники или католическая иерархия. Он упал на колени и зарыдал со многими слезами, когда он следовал за мной в молитве грешника, прося Иисуса Христа спасти его и простить его грехи. Затем он заплакал от радости, говоря, что он никогда не чувствовал себя так замечательно за всю свою жизнь. Я собиралась крестить его в ванной, но вошли мои два брата и остановили меня.

Братья и старшая сестра

Мой брат Джон, лежа на смертном одре, умирая от лейкемии, сказал мне, что он католик и умрет, как католик. Я была с ним, молясь, когда он ушел в вечность без Христа. Мой старший брат позже оставил католическую церковь и стал посещать евангельскую церковь, и принял Христа, как Спасителя. Он написал мне, поощряя меня продолжать свидетельствовать и сказав, что молился за меня.

Моя старшая сестра лежит калекой, с болезнью Паркинсона, в голливудской больнице и умирает от затвердения артерий. Она тоже является убежденной и преданной католичкой, полностью закрытой для евангельской вести о спасении.

Чудо с глазами

В то время, когда сестра Нила и я служили католикам в Квебеке, мое зрение, и так слабое, полностью упало. Я больше не могла читать Библию или даже разглядеть время на часах. Когда мы переправлялись обратно через Мэн, в Бостоне я остановилась, чтобы показаться окулисту, у которого мой отец несколько лет назад подбирал мне очки. Я сказала ему, что я потеряла все свое зрение; он проверил зрение и покачал головой, сказав, что ничего не может сделать, чтобы помочь мне. Я слепла, а я так нуждалась в чтении и изучении Слова.

Мы пошли на собрание, и была молитва за глаза. Я просто знала, что Бог совершает чудо, когда вдруг в центре моего внимания появились часы на дальней стене. Взволнованная, я взяла Библию и открыла ее, и конечно, я легко ее прочитала. О, какая в тот день была огромная радость  и похвала Господу Иисусу Христу, скажу я вам!

На обратном пути я еще раз остановилась, чтобы показаться глазному врачу и попросить его осмотреть меня еще раз. Каково же было его потрясение, когда я смогла легко прочитать мелкий шрифт внизу его таблицы, а не большой блок печатных буквх в верхней части. Из-за этого позже он пошел в церковь, молился и получил крещение Святым Духом.

Благодарность Богу

С тех пор, как я была спасена в 1946 году, я ежедневно молилась Богу, чтобы Он посетил католических епископов, Папу, прелатов, священников, монахинь и всех людей. Все они отчаянно нуждаются в прикосновении Господа в своей жизни и спасении кровью Иисуса Христа, чтобы смыть свои грехи. Они трудятся под страшным гнетом обмана, заблуждения, мрака и религиозных дел, не подозревая истины освобождения, которую мы знаем, не зная о жизни в Господе Иисусе Христе.

Сегодня я все еще взрываюсь в хвале, когда вспоминаю замечательное спасение и избавление от невероятного демонического рабства. Слава Богу, что в моей жизни больше нет католических священников, нет комнат-исповедален, нет поклонения и молитв Деве Марии и всем другим «святым», нет облаточного бога.

Слава Богу! Нет больше чистилища (единственное чистилище, с которым сталкиваются католики, - это карман священника). В Соединенных Штатах ноябрь - месяц чистилища, и во время этого периода священники собирают почти двадцать два миллиона долларов, служа мессы для мертвых. Многие регулярно платили в течение двадцати или двадцати пяти лет за мессы, и им говорят, что их близкие до сих пор не на небесах. Эти страшные доктрины заставляют верующих платить и платить, и платить до бесконечности, чтобы добиться их освобождения. Это один из самых жестоких религиозных обманов, когда-нибудь выдуманных демонами и навязанных на человеческие жертвы. Ужасное рабство и страх, порожденные этим ложным учением, невероятны.

Нет больше наплечников, слава Богу! Каждый священник, епископ, каждая монахиня в открытых или закрытых монастырях и все прелаты католической церкви носят их. Это грязный кусок коричневой ткани с отверстием в середине верхней части. Ваша голова проходит через отверстие, и наплечник падает на переднюю и заднюю часть. С того времени, как я поступила в монастырь, я носила его постоянно. Даже после побега из монастыря за границу и возвращения в Соединенные Штаты я еще носила наплечник.

В тот вечер, когда я услышала евангелие и побежала к ногам Иисуса для спасения, я все еще носила его. Я помчалась домой, разделась, сорвала наплечник и сожгла его. Я больше не нуждалась в этом реликте прошлого рабства и тьмы, потому что знала, что я теперь принадлежала семье Бога, и по моим венам текла Его царская кровь!

Нет больше святой воды! Она должна была отпугивать всех злых духов и хранилась в монастырях в бочках. После посещения священников игуменья давала шести или восьми монахиням бутылки святой воды с приказом брызгать ею везде, где ходили священники, на всякий случай, если они приносили с собой злых духов.

Нет больше простирания ниц и взывания к немым идолам в молитве и молении! Бог знает, сколько часов я провела и сколько литров слез я излила на ноги идолов, когда ходила в темноте языческой религии, не реальности. Теперь я преклоняю колени только перед прекрасным Сыном Божьим, моим Спасителем, Иисусом Христом. Ему вся слава, честь и хвала, ныне и во веки веков.

© Перевод Светланы Никифоровой, 2012 год
www.outpouring.ru

Взято с сайта www.seekers-of-God.com.ua